В июне в Москву приезжал Роберт Ян Стипс – клавишник, певец, продюсер и аранжировщик. Приезжал он в составе голландской группы-долгожительницы Nits, в которой играет с небольшими перерывами уже тридцать с лишним лет.

А до Nits он был лидером голландской группы Supersister, той самой, которая всегда упоминается в первых рядах, когда речь заходит о таком парадоксальном явлении, как «неанглийский Кентербери».

В самом деле, специфическое звучание так называемой кентербери-сцены – умное, ироничное, веселое, сочетающее в себе джазовый академизм и шутки ниже пояса, причудливые инструментальные решения и хитовую мелодику – географически вовсе не ограничивалось одноименным британским городом.
Музыкантов, работавших в отчасти схожей стилистике, можно было обнаружить и в континентальной Европе (Moving Gelatine Plates, Shampoo, Recreation и др.), и в Америке (The Muffins, Grits, Richie Duvall & Dog Truck и др.). Среди этих «неанглийских кентерберийцев» Supersister, несомненно, были одними из самых ярких: по крайней мере, первые две их пластинки – «Present From Nancy» и «To The Highest Bidder» – однозначная классика жанра. В 2000-е группа воссоединилась, но, увы, ненадолго – вскоре скоропостижно скончались сразу двое участников оригинального состава, и сейчас услышать музыку Supersister живьем можно только на редких сольных фортепианных концертах Стипса в пределах Голландии.

Он-то, к счастью, в хорошей форме – и творчески, и физически: высокий, поджарый, ясноглазый, с непослушной копной седых волос на голове и не сходящей с лица мягкой полуулыбкой; 63 года не дашь ни за что. Преодолев первоначальное удивление – Стипс признался, что вообще не был уверен, что в России кто-то знает о Supersister, – он полтора часа подробно, обстоятельно и с юмором отвечал на мои вопросы: похоже, получилось самое масштабное интервью о творчестве Supersister не только на русском, но и на английском языке. По ходу было выпито примерно шесть чашек чая, а еще один раз пришлось прерваться – Стипсу принесли гигантское электропиано Kurzweil, которое даже не поместилось в его крошечный номер в отеле. Роберт великолепно сыграл на нём на концерте Nits – но это уже совсем другая история.

Дебютный альбом Supersister «Present From Nancy» — довольно сложная музыка. Как вам удалось с первого раза так мощно выстрелить? У вас у всех было классическое музыкальное образование?
Нет, образование было только у меня. Но на самом деле «Present From Nancy» – только формально первый альбом, а так мы к тому времени уже много лет играли друг с другом. Начиная еще с каких-то школьных ансамблей – мы тогда исполняли всякие каверы на Kinks, на Rolling Stones, а я просто пел у микрофона…

Без клавишных?
А не было клавишных! Мы репетировали с фортепиано, но в актовых залах и танцклубах, где доводилось выступать, не было фортепиано, не говоря уж об органе. Так всё это и начиналось, а потом я потихоньку стал сочинять свой собственный материал. И к тому же, примерно тогда мы познакомились с одним чуваком, его звали Роб Даув, он тоже жил в Гааге, приходил нас слушать и говорил – ребята, Stones и Kinks это, конечно, классно, но вы вообще представляете себе, как может звучать музыка? А ну-ка, сыграйте, как будто вы под водой! И я начинал что-то наигрывать на электропиано с таким немного булькающим звуком. А теперь сыграйте, как будто вы работаете в офисе и у вас уже голова пухнет от постоянного звука всяких приборов и копировальных машин, хочется всё расфигачить вокруг. И я врубаю на органе дисторшн – рржжжжж! Вот такими абстракциями мы оперировали. Плюс, конечно, черный юмор, вообще свойственный той эпохе. Фрэнк Заппа, Fugs, The Doors – все эти пластинки я слушал у Роба в гостях.

А Роб сам был музыкантом?
Ну… я бы сказал, и да, и нет. Я научил его немножко играть на фортепиано, и он вроде бы присоединился к нашей группе, но скорее на правах просто доброго знакомого, чем музыканта. К нам вообще прибивалось огромное количество немузыкантов – танцоры, художники-абстракционисты, мастера боди-арта, кто угодно. У нас всё было свободно. Я бы даже сказал, «absolutely free» (Стипс перефразирует название одного из альбомов Фрэнка Заппы, – прим. авт.).

Сколько вам было, когда вы записывали «Present From Nancy»?
Лет по двадцать примерно.

Двадцать?! На обложке альбома вы все кажетесь совсем юными!
Нет-нет! Мы просто неплохо выглядели (смеется). Мы фотографировались для этой обложки в сгоревшем лесу. Армия проводила там какие-то учения, в итоге сбросили бомбу куда-то не туда, и огромное количество леса сгорело. Мы решили, что это отличный антураж для того, чтобы сфотографироваться на обложку – во-первых, в этом был определенный пацифистский, антивоенный посыл, а во-вторых, ну, просто красивая, таинственная картинка. И мы раскрасили лица в белый цвет – чтобы еще больше усилить контраст между нашими фигурами и окружением. Может быть, поэтому мы и кажемся такими юными.

Кто такая Нэнси, увековеченная в названии альбома?
Понятия не имею! (Смеется.) Может быть, это вообще не Нэнси, а город Нанси во Франции. Помню только, где мне пришло в голову это название – на автобусной остановке. Мы всей группой ждали автобуса, и думали – надо бы придумать заголовок для альбома. И в процессе выдвигания каких-то идей и обсуждения вариантов я вдруг говорю: «Present From Nancy». Ну и как-то это устоялось.

А само название Supersister?
Это, опять же, связано с Робом Даувом. Он хотел организовать в Гааге большой фестиваль – потому что по всей стране вот это фестивальное движение начиналось, ну и чем Гаага хуже, чем какой-нибудь Роттердам? И он придумал название для фестиваля: Sweet Okay Supersister. Только не спрашивайте меня, что это значит! Нормальное психоделическое название для тех лет, обычное дело. Но мне оно нравилось, и когда фестиваль так и не состоялся, я сказал – а можно я позаимствую твое название для нашей группы? Так что поначалу мы назывались Sweet Okay Supersister, но потом первая часть как-то сама собой отвалилась.

Интересно поразмышлять, кто бы выступил на этом несостоявшемся фестивале. Из нашего времени кажется, что в Голландии на рубеже 1960-70-х была не то чтобы большая, но вполне заметная прог-рок-сцена. Группы вроде Supersister, Focus, Alquin…
Group 1850…

Да, Group 1850. Это правда была сцена – или просто несколько малознакомых друг с другом ансамблей?
Нет, многие из них были неплохо знакомы друг с другом, потому что большинство было из Гааги.

Серьезно? То есть, Гаага – это был такой центр рок-музыкальной жизни, типа, не знаю, Ливерпуля в первой половине 1960-х?
Именно так. В какой-то момент подсчитали, что в Гааге существует 3000 групп.

А всего сколько там живет народу?
Тысяч двенадцать.

Да ладно?! Не может быть.
Конечно, не может. Я пошутил! На самом деле в Гааге живет тысяч 500-700, наверное. Но всё равно, очень многие из них были музыкантами. Дело в том, что это город, в котором базируется голландское правительство. Поэтому он весь очень тихий, сонный и буржуазный – и если ты хотел, чтобы там что-то происходило, ты сам должен был приложить к этому усилия. А самый простой способ – это, конечно, образовать рок-группу. Поэтому отсюда вышли в том числе и звёзды голландской поп-музыки – Shocking Blue, Golden Earring… С Гааги начался голландский рок-н-ролл. Именно сюда люди приезжали, например, чтобы купить электрогитару. Или на концерт сходить.

Какими были концерты тогдашних Supersister?
Мы тогда играли не столько песни, сколько такие, я бы сказал, продолжительные сеты. Это была эпоха хиппи, мы выходили – и давай импровизировать. Причём некоторые импровизации были… э-э-э… ну скажем так, довольно длинными – это прямо зависело от того, что и в каком количестве мы употребили перед выступлением. Но поскольку зрители тоже перед нашим выступлением кое-что употребили, им очень нравилось.

Это ведь вообще такой стереотип: мол, у групп в 1960-70-е годы песни на концерте растягивались на 30 минут, потому что они были не в себе…
Я бы не сказал, что мы в Supersister злоупотребляли веществами. Ну, курили травку, конечно. Но знаете, я однажды обкурился прямо в студии и включил запись – а на следующий день стал слушать, что получилось, и понял, что на протяжении получаса нажимал одну и ту же ноту: «Буммм… буммм… буммм…» А еще однажды я упал в обморок прямо на сцене. В общем, все эти истории довольно быстро дали мне понять, что нужно держать себя в руках!

В наши дни Supersister часто сравнивают с музыкантами так называемой кентерберийской сцены и особенно с группой Soft Machine.
О да, они тоже оказали на меня грандиозное влияние. Настолько грандиозное, что в те годы я так и не стал покупать ни одну их пластинку – довольствовался тем, что слушал их у друзей и знакомых. Иначе это просто было бы слишком опасно: я рисковал перестать делать что-то свое и превратиться в голландского Майка Рэтледжа! (Органист классического состава Soft Machine, – прим. авт.)

Я помню, у Soft Machine как раз в конце 1960-х вышел концертный альбом с их выступлением в амстердамском зале «Paradiso». Вы случайно не были на том концерте?
Нет, на том не был, но мы их видели на фестивале «Kralingen». Это был первый действительно большой рок-фестиваль в Голландии, и нам страшно повезло, потому что наш дебютный сингл, «She Was Naked», вышел как раз перед самым фестивалем, быстро стал хитом, и нас туда тоже пригласили. Для нас это было огромным сюрпризом – ну и сыграть на одном фестивале с Soft Machine, конечно, было особенно круто.

А через несколько лет Элтон Дин из Soft Machine вошел в состав Supersister, верно?
Да, было такое. Он тогда приехал в Голландию, и они как-то сконнектились с нашим менеджером – но к сожалению, Дин в итоге в Голландии не задержался. А вообще Soft Machine, конечно, были моими кумирами – всякий раз, когда я слышал их музыку, у меня уши вставали торчком, как у немецкой овчарки. В ней, во-первых, очень активно использовались кварты – это произвело просто-таки революцию в моём сознании. Ведь большинство музыки в мире основывается на терциях: до… ми… соль… и так далее. А у них были кварты – до… фа… си-бемоль… То же самое делали французские композиторы, такие как Дебюсси или Равель. Вот эти напластования кварт они дают очень интересный, импрессионистский звук. И кроме того, Soft Machine искажали звук органа с помощью всяких примочек – таких как «фузз» или «квакушка». Это тоже показалось мне блестящей идеей!

Да уж, это очень хорошо слышно и в песнях Supersister. А как технически это было устроено? У вас какие-то педальки были специальные, которые надо было нажимать, чтобы добиться этого звука?
Да, конечно, и к тому же я играл на органе фирмы Farfisa, который был, с одной стороны, довольно простеньким и дешевеньким, а с другой стороны, это был первый орган с так называемой «слаломной педалью». Ты ее зажимал – и тон опускался на октаву вниз: «Ииииииуууууууу». Соответственно, можно было и обратного эффекта добиться: «Уууууууиииииииии». В общем, в комбинации с «квакушкой» и «фуззом» всё это открывало очень даже недурственные перспективы для того, чтобы разнообразно аранжировывать песни, иногда прямо на ходу.

Так вот почему у Supersister никогда не было гитары!
(Смеется.) Ну да, и это тоже. Хотя вообще-то я хотел быть гитаристом.

Серьезно?
Ну, почти. Гитаристом на клавиатуре! (Смеется.)

Supersister, конечно, далеко не единственный пример, но всё же рок-группы без гитары в те годы были не очень распространены.
Верно. Особенно без гитары – но с флейтой. Это, с одной стороны, серьезный вызов – нам пришлось как следует поломать голову над тем, как такой состав должен звучать, и как сделать так, чтобы он звучал самодостаточно. А с другой стороны, ты заранее оказываешься в выигрыше – ведь ты на этапе формирования состава отличаешься от остальных.

Но тем не менее, в какой-то момент состав поменялся – с приходом Элтона Дина, потом Чарли Мариано…
Да, и это тоже был новый вызов. С одной стороны, мы к тому времени выпустили всего три официальных пластинки, но с другой стороны, играли-то мы вместе уже лет десять. И как-то почувствовали, что это было очень клево, но пора бы и честь знать. К тому же, наш флейтист, Саша – он был отличным парнем и неплохим музыкантом, но тогда была эпоха виртуозов, таких, как барабанщик Билли Кобэм, например. И нам тоже хотелось попробовать – а каково это, играть с музыкантами суперуровня? Получится ли что-то?

И как, получилось?
Вообще-то не очень. Я до сих пор уверен, что наш первый состав был сильнее и интереснее. «Iskander», диск, который мы записали следующим составом, был по-своему неплохим, но ему недоставало юмора, какой-то легкости, спонтанности…

Это ведь был к тому же концептуальный альбом? Прямо скажем, очень прог-роковый жанр!
(смеётся) Да, есть такое дело. Серьезный, концептуальный альбом об историческом персонаже (об Александре Македонском, – прим. авт.), да еще и записанный под присмотром английского продюсера, Джорджо Гомельского. Как бы это объяснить… Мы хотели стать Настоящей Группой. Но на самом деле быть ненастоящей группой в итоге оказалось и веселее, и интереснее, чем настоящей, вот в чём штука.

Сейчас прог-рок считается интеллектуальной музыкой – а тогда? Вы были детьми академиков или рабочего класса?
Мы все из рабочих семей, но при этом играли музыку, которая существенно отличалась от того, что в те годы было принято на голландской поп-сцене. Поэтому уже тогда за нами тянулся этот «интеллектуальный» шлейф. Люди говорили: а, Supersister! Ну да, понятно, интеллигенция. Выступали мы часто перед студентами прямо в университетских кампусах – в общем, понятно, отчего это происходило. Хотя нас-то самих этот ярлык «интеллектуалов» изрядно раздражал. Ну и что, что мы поем не только про любовь и цветочки? Почему это сразу делает нас интеллектуалами? Так что мы однажды решили всем отомстить и сочинили так называемую «интеллектуальную песню». Мы так ее называли между собой. Ее исполнению на концертах неизменно предшествовала речь минут на пятнадцать, в которой мы рассуждали о дзене, о бренности бытия, в общем, обо всяких философских материях. А потом начиналась сама песня, и в ней было одно-единственное слово: «Вау!». Прямо так: «Вау! Вау! Вау! Вау!»

Ах вот оно что! Я помню эту песню: «Wow» со сборника «Superstarshine». Правда, к сожалению, без пятнадцатиминутной речи.
Да, речь пришлось вырезать (смеется). Тем не менее, это была наша «интеллектуальная песня». Мы ее замысливали как такой плевок в сторону всяких там критиков и т. п., а она в итоге тоже стала фаворитом публики на концертах. Никогда не знаешь, как всё сложится.

Через пару лет Supersister внезапно записали музыку для балета: заглавную вещь с альбома «Pudding en Gisteren». Как так получилось, что это за балет?
Всё решил телефонный звонок. Я знал одного парнишку, он работал в отличном театре и в какой-то момент дорос до того, чтобы впервые поставить свой собственный балет. А поскольку он был любителем поп-музыки, то хотел, чтобы и партитура была соответствующая – и связался с нами. Балет был посвящен его детству в 1950-е годы, и «Pudding en Gisteren», собственно, переводится как «вчерашний пудинг». Ну и если честно, это отсылка к одному довольно грязному голландскому анекдоту: как два человека сидели на крыше и испражнялись оттуда. Его смысл: «То, что вчера было пудингом, сегодня становится говном». Дурацкий анекдот, мне немного неловко даже вспоминать о нём. Но о ментальности тех лет он тоже многое рассказывает. А в самом проекте наиболее интересной для меня частью было то, что нам предстояло всё это играть живьём.

В смысле, не просто композицию на концерте – а прямо сопровождать балет живой музыкой, да?
Совершенно верно. Мы дали около десятка представлений и даже собирались в Австралию свозить этот балет, еще куда-то… Но увы.

А почему увы? Деньги кончились?
Нет, дело было даже не в этом. Просто балетный мир – он довольно странный… Там сразу какие-то шуры-муры начались. Любовь, ревность, кто-то в кого-то втюрился, кто-то кого-то бросил, кто-то кого-то у кого-то отбил… В общем, и артисты, и даже режиссер – все вскоре перессорились.

Но саму композицию «Pudding en Gisteren» вы играли на концертах и дальше?
Да, конечно. Я до сих пор ее играю.

Вот об этом я тоже хотел спросить – поскольку увидел на YouTube, как вы сейчас выступаете с сольными фортепианными концертами и играете песни Supersister.
Так и есть. И не только их – я играю музыку всех групп, в которых я когда-либо играл. У меня отличное положение: 400 песен или около того – есть из чего выбирать!

Почему вы решили играть эти песни сольно вместо того, чтобы, например, собрать новый бэнд?
Знаете, на тот момент это был единственный вариант. Когда умер Саша (Саша ван Геест, флейтист Supersister, – прим. авт.), мы еще попробовали поиграть втроем и даже вновь начали строить какие-то планы. Но потом Рон (Рон ван Эк, бас-гитарист Supersister, – прим. авт.) тоже умер, у него был рак. Это была настоящая трагедия – мы только воссоединились, у нас были всякие далеко идущие планы… Стало понятно, что всё, история группы окончена. Но поскольку я до сих пор очень люблю эти песни, то через некоторое время, когда прошел первоначальный шок, придумал способ, как продолжать их исполнять – чтобы это, с одной стороны, были те же самые вещи, но с другой стороны, сыгранные совсем иначе. Этим способом стали сольные концерты. А теперь я еще думаю, что может быть, есть смысл их переаранжировать для небольшого оркестра и попробовать такой формат. Правда, руки до этого еще не дошли – но надеюсь, скоро дойдут. В любом случае, как рок-квартет Supersister больше не может функционировать.

Тем не менее, у группы есть относительно новый альбом — «Long Live Supersister». Что это за музыка?
Это наши живые записи из 1970-х годов. Они долгие годы пылились у нас в архивах – до поры до времени мы и не думали их издавать, потому что вы же понимаете, качество там не самое лучшее, в те годы живые концерты писались впрямую на маленький шестидорожечный пульт. Но в Голландии нас всё время спрашивали – когда же наконец что-нибудь опубликуете? Ну и вода камень точит, мы дали добро, и надо сказать, мне понравилось, как лейбл в итоге осуществил это издание. Диск действительно более-менее отражает, как мы тогда звучали и как вообще всё это выглядело.

Это всё, что есть, или у вас в загашниках хранится и другой архивный материал?
О, у меня его огромное количество. Но понимаете, сами музыканты вряд ли могут трезво оценивать те или иные записи. Сейчас переслушиваешь концертные архивы и думаешь – м-да…

То есть пока ничего нового больше издавать не планируете?
Нет, пока нет. Мне кажется, из «Long Live Supersister» получился очень симпатичный альбом. А название я выбрал, во-первых, потому что это концертник, а во-вторых, потому что двоих из нас уже нет на свете. Так что «Long Live Supersister» – это еще и что-то типа «король умер, да здравствует король».

К концу 70-х очень многие музыканты, ассоциировавшиеся с прогрессив-роком, перешли к исполнению, скажем так, менее прихотливой музыки. В вашем случае с чем это было связано?
Ну, первую инъекцию «менее прихотливой музыки» мне впрыснули сразу же после распада Supersister, когда я присоединился к группе Golden Earring. Не знаю, мне всегда было интересно делать какие-то разные вещи – и в те годы я, помнится, подумал, что никогда не играл простых песен. И, вообще-то говоря, не особенно и умел это делать – а это, вы не поверите, тоже специфический навык. В Golden Earring я совершенно обалдел от того, что, оказывается, внятную, убедительную песню можно сделать всего на трех или четырех аккордах. Мне показалось это страшно интересным. Ну и потом, нужны перемены иногда, правда же?

Наверняка вы еще узнали в Golden Earring, что такое быть рок-звездой?
О да! Это была самая популярная голландская группа, к тому же как раз со свежим суперхитом в США. Так что мы летали туда в тур месяца на три, и дальше туда-сюда от одного побережья к другому каждый день. Причем играли, например, на одной сцене с The Who. А еще однажды Kiss были у нас на разогреве.

Да ладно!
Именно так. Причем мы запретили им использовать кровь на сцене (смеется).

Из пацифизма?
Да нет, мы просто хотели, чтобы пол оставался чистым! В общем, это, конечно, был невероятный опыт – такое стоило пережить. Но конечно, ты очень от всего этого устаешь. Первый год мне дико нравилось, а потом… К тому же мы записали с Golden Earring несколько альбомов, и, не знаю уж, прямо ли это связано с тем, что я пришел в группу, но звучали они немножко по-другому, чем их обычные записи. И продавались намного хуже (смеется). Так что в какой-то момент я понял, что пора уйти. Но мы расстались очень по-дружески и по-прежнему в хороших отношениях.

Я был страшно удивлен, когда узнал, что в прошлом году Golden Earring выпустили новый альбом, который ко всему прочему еще и называется «Tits & Ass»!
(Смеется.) Ну а что вы хотите? Гаагский юмор. Примерно как наш «вчерашний пудинг»!

Да уж. Ну хорошо, еще несколько лет – и вы оказываетесь в составе Nits. Причём, насколько я понимаю, первоначально вы были продюсером группы, верно?
Да, но тут надо понимать, что слово продюсер означает миллион разных вещей. Есть, например, продюсеры, которые всю жизнь артиста держат в ежовых рукавицах: а теперь ты делаешь это, а теперь снимаешься для журнала, а теперь идешь на телешоу. Это не про меня. Просто я обладал кое-каким студийным опытом на тот момент – и мне хотелось помочь другим группам сделать так, чтобы их музыка звучала на записи как надо. С Nits получилось очень просто: их менеджер, Аад – он, кстати, по-прежнему занимается делами группы – был нашим роуди и звукорежиссером в Supersister. И мы с ним организовали что-то вроде партнерства: он подписывал музыкантов и начинал организовывать им концерты и всё такое, а я продюсировал их песни в студии.

Много ли у вас было клиентов?
Помимо Nits, самые известные – это, пожалуй, Gruppo Sportivo. Тоже такой веселый, любопытный, не вполне обычный нью-вейв – как и Nits на первых порах. Они очень сильно прогремели, и это дало нам возможность расширить бизнес.

Привносили ли вы свой опыт как прог-рок-музыканта в продакшн групп эпохи новой волны?
Наверняка. Мне трудно об этом судить, но уверен, что да – это, в конце концов, мой творческий багаж, мой неприкосновенный запас. Но с другой стороны, я и сам очень сильно вдохновлялся новой, молодой музыкой. Когда я впервые услышал кассету Nits, это было нечто, я пришел в восторг. Я назвал эту музыку «Мондриан-поп» (по имени голландского художника-абстракциониста Пита Мондриана, – прим. авт.). Только вместо линий у Nits были быстрые, короткие перкуссионные удары – бам-бам-бам-бам, бац-бац-бац-бац. Это было очень круто, и я сразу решил, что предложу им свои услуги – в итоге через мое посредничество они подписали контракт с CBS. А через какое-то время и я в состав влился.

В Supersister вы были основным композитором, сочинителем и идеологом, а здесь пришлось работать рядом с очень харизматичным сонграйтером Хенком Хофстеде. Не трудно ли было?
Ну, это было не совсем привычно для меня, но ничего страшного. К тому моменту, как я появился на горизонте, Nits уже существовали достаточно длительное время – странно было бы перетягивать одеяло на себя. К тому же, Хенк – действительно очень талантливый музыкант. И, как любой талантливый музыкант, он немного ревнив, когда дело доходит до чужих песен – может стать буйным. А я не хочу, чтобы Хенк становился буйным! (Смеется.)

А если у вас появлялась какая-то мелодическая идея уже во времена Nits, что вы с ней делали? Показывали группе или предпочитали сохранить до лучших времен, для какого-нибудь сайд-проекта?
По-разному. То, что подходило под стилистику Nits, я, конечно, приносил на репетиции. К тому же это редко бывала уже почти готовая песня – большинство наших треков рождаются в импровизациях, а когда импровизируешь, уже не очень-то помнишь по итогам, кто из музыкантов задал ту или иную тему. Но я старался, чтобы на каждом альбоме была хотя бы одна условно моя композиция. Порой бывало и так, что я писал тексты. Этим у нас традиционно занимается Хенк, но иногда я приходил и говорил: «Слушай, дай мне какую-нибудь нашу запись, к которой у тебя меньше всего душа лежит, и я к ней что-нибудь сочиню».

Кстати, о текстах. Немецкие группы в 1970-е часто пели на немецком, французские на французском. Но чуть ли не все голландские группы, которые я знаю, в том числе и Supersister, пели на английском, а не на своем родном языке. Почему?
Мне кажется, это прежде всего связано с размером нашей страны. Немецкие группы, вероятно, могли себе позволить целый год играть на родине – в Германии всем хватит и городов, и площадок, и слушателей. Но если ты пел на голландском языке – а у нас не так уж и мало исполнителей, которые поют на голландском, просто за пределами страны они совсем не известны, – то тебе даже выступать толком негде было. Ну вот представьте, начинается год, ты выступаешь в Гааге, в Амстердаме, в Роттердаме, в Лейдене – ну окей, есть еще десять-пятнадцать городов… а что дальше? Опять то же самое – скучно, да и народ уже не придет, вы же только что там были. Так что английский язык давал нам шанс приобрести хоть какую-то известность за рубежом и расширить географию концертов.

Знакомый разговор: у нас очень любят обсуждать, на каком языке лучше петь – на русском или на английском.
Да, но мне кажется, что для российских групп это действительно судьбоносное решение – в большей степени, чем для наших. Потому что в Голландии, по крайней мере, все говорят по-английски. То есть ты поешь по-английски, но тебя все понимают. Мне кажется, у вас это по-другому. С другой стороны, и страна большая, народу много, есть где выступать. Так что может, и ну его, этот прорыв за рубеж!

Лев ГАНКИН
Благодарим Сабину Ширинову (агентство Improve) за организацию интервью.
Фото (концертные) — Настя Жук.