«Этот разговор очень важен для нас»… Интервью со Стивеном Уилсоном, человеком, который из придуманной им самим сказки превратил Porcupine Tree в группу, которая собирала стадионы, а затем одним словом распустил навсегда, мы ждали несколько месяцев. С тех самых пор, как промоутеры объявили о предстоящих российских концертах «короля прог-рока» – а именно так окрестили его в интернет-афишах, и не то что бы это было преувеличением.

«Расслабься, не волнуйся, и давай приступим к интервью», – сказал нейтральный, кристально ясный голос на том конце «Скайпа». С таким собеседником каждое слово понятно, и каждый ответ подсказывает следующий вопрос. Кроме гастролей, намеченных на середину февраля, был еще один повод – выходящий в середине января новый альбом «4 1/2». Это некая промежуточная работа, полшага от недавнего, обласканного всеми критиками студийного альбома «Hand.Cannot.Erase» к будущему, уже пятому сольному диску Уилсона. И, разумеется, много более общих, даже философских тем, которые давно хотелось обсудить с «властителем дум» из Британии.

Начну с предстоящих концертов. С вами приедет гитарист Дэйв Килминстер и барабанщик Крэйг Бланделл, а приглашенной вокалистки Нинет Тайеб не будет, верно?
Полагаю, что да.

Будет ли что-то особенное, запланированное для русской публики?
Наш концерт – сам по себе особенный. Мне хотелось бы думать, что мы сделали очень амбициозное шоу. Это не просто концерт, где пять человек играют что-то со сцены. Это, я бы сказал, мультимедийное переживание. Там будут экраны, мы покажем фильмы, сделаем квадрофонический звук, и все ощутят погружение в музыку и визуальные образы.

Вы будете играть только недавний материал, или хиты из предыдущих сольных работ и, может, даже Porcupine Tree?
У меня нет никаких хитов! (Смеется.) Но, отвечая на вопрос, скажу – да, концерт будет основан главным образом на моем свежем альбоме «Hand.Cannot.Erase», но прозвучит и кое-что с более ранних записей вплоть до 90-х: песни, которые я записывал для Porcupine Tree, и вещи из моего сольного бэк-каталога. В два с половиной часа музыки помещается очень многое. Столько всего можно раскопать…

Интересно, что в Москве вы выступаете в том же самом концертном зале, где вы играли с Porcupine Tree в 2008 году. Только называется он по-другому.
Интересно, и?..

А что вы ощущаете по отношению к себе тогдашнему, семь лет назад – вы изменились, выросли, остались прежним?
Думаю, я больше научился тому, как быть фронтменом. Во всех предыдущих группах мне не хватало возможности отойти от обязанностей гитариста. А в сольной группе есть гитаристы наголову выше меня, и это позволило мне в каком-то смысле превратиться в режиссера, управляющего всем действием. Я могу играть немного на басу, клавишных, гитаре, или просто петь – я больше актер, чем исполнитель на инструменте, и я стал гораздо увереннее в этой роли. Находясь на сцене, я чувствую себя куда комфортнее и получаю гораздо больше удовольствия, чем раньше.

Вы обменяли сыгранную группу с «химией», создававшейся годами, на возможность приглашать к себе лучших музыкантов. Вы действительно выиграли от этого?
Выигрыш в том, что я могу менять музыкантов и поддерживать ощущение новизны. У меня есть возможность собирать великих исполнителей, артистов мирового класса… Нет-нет, я не говорю, что участники Porcupine Tree и Blackfield – музыканты второго сорта, они тоже великолепны, но те парни, что сейчас – по-настоящему выдающиеся. Сама возможность сочинять музыку, которую они будут играть, уже вдохновляет. Это заставляет самому тянуться вверх, потому что для таких экстраординарных талантов и материал должен быть безупречно высокого уровня.
Конечно, у всего на свете есть плюсы и минусы. И вы уже назвали одну из отрицательных сторон приглашенной группы. Когда играешь с музыкантами долгое время, нарабатывается внутреннее чувство друг друга, та самая «химия». Но это может и мешать – появляется предсказуемость. Уже знаешь наперед, кто что сыграет, и это ограничивает. А в сольной карьере такой предсказуемости быть не может. За довольно короткое время я сменил трех-четырех гитаристов и барабанщиков, и это помогает двигаться дальше и развиваться как артисту и как композитору.

Эта свежесть явно слышна по вашему новому релизу «4 1/2». А почему эти вещи остались за бортом основных релизов?
Явно не потому, что я считаю их чем-то недотягивающими до общего уровня. Я горжусь этими песнями так же, как и всеми остальными. Но у большинства моих альбомов, как вы, должно быть, знаете, есть что-то вроде общей темы, сквозного сюжета. Я это сравниваю с созданием фильма, сочинением прозы – нужно рассказать историю и найти самый логичный способ ее изложения, чтобы провести слушателя по дороге в его музыкальном путешествии. Иногда это значит, что некоторые идеи, музыкальные наработки просто не подходят – они не продвигают историю дальше, или их персонажи не вписываются в сюжет. Так было и с этими вещами. Мне они очень понравились, когда я их сочинил. Но я не мог придумать, как связать их с сюжетом, над которым работал! Большинство вещей – четыре – сочинялись для «Hand.Cannot.Erase».

Получается, когда вы работаете, у вас есть, с одной стороны, концепция, с другой — песни, которые вы можете под нее подогнать или нет. А не так, что вы сначала придумаете в деталях сюжет, а потом сочиняете песни к его эпизодам…
Было бы трудно объяснить в точности, как я работаю. Нельзя сказать, что один шаг всегда предшествует другому. Концепция, конечно, должна появиться в самом начале. Но обычно это еще приблизительная идея. Затем я пишу две-три песни, и они подсказывают, каким будет дальнейшее развитие истории. Сюжет понемногу растет, проясняется от песни к песне. Это немного похоже на работу писателя, который сочиняет роман. Он начинает с персонажей, с завязки истории, пишет первые несколько глав, а дальше его герои начинают жить своей жизнью. Они чувствуют, дышат, а книга сочиняет сама себя. Так бывает и с альбомами. Музыка и сюжет словно подпитывают друг друга. И тогда бывает, что какие-то из песен, которые я сделал в самом начале, оказываются в стороне, за бортом истории. С теми персонажами, какие получились в итоге, они уже не сочетаются.

Но у всех ваших историй есть сквозная нить: люди-одиночки, заблудшие души, те, кому трудно…
Да.

Однако сейчас в мире есть столько масштабных проблем и событий, таких как терроризм, враждебность между странами… Получается, маленькие темы для вас важнее больших?
Я думаю, их нельзя отделить друг от друга. Действительно, история «Hand.Cannot.Erase» посвящена одной персоне, которая оказывается полностью изолированной от общества. И это действительно очень личностная, как вы сказали, очень маленькая история. Однако давайте задумаемся, почему эта персона оказывается в одиночестве? Потому что, глядя в окно на окружающий мир – и я имею в виду не только окно в буквальном смысле, а еще и телевизор с Интернетом, – люди чувствуют страх, испуг и смятение. Им кажется, что не стоит переступать дверной порог. И число людей, которые испытывают такие чувства по поводу мира, где мы живем, всё возрастает. Они видят всё больше страшных, отталкивающих вещей и прячутся в испуге в свою раковину, стараясь отгородиться от мира. Это возрастающий тренд сейчас, в 2015 году, в частности, среди детей. И мой персонаж отражает этот довольно-таки новый феномен.
Думаю, каждый немного разделяет такие чувства. Даже я отлично понимаю человека, который решает, что больше не хочет быть частью мира, где существуют терроризм, педофилия, политика и вся прочая современная дрянь. Спрятаться от нее – понятное желание. Поэтому моя история, с одной стороны, маленькая и частная, с другой – она отражает всеобщие проблемы, болезнь нашей Вселенной. Они касаются всех, только некоторых – особенно глубоко.

У вас есть видеоклип на песню «Routine», который трудно смотреть без слёз, без сочувствия к его героине. И в конце его возникает мысль: как ей помочь, есть ли шанс что-то поправить в ее жизни?
На мой взгляд, а я опять-таки сужу по себе, ведь всё творчество для меня – способ встретиться и справиться с проблемами, — это песня о потере. Это песня о молодой женщине, которая лишилась (неожиданно замолкает) …лишилась семьи… Извините. И видео о том, как она проходит через разные фазы принятия потери. Первая фаза – отрицание. Она ведёт себя так, словно ничего не случилось, выполняя домашние ритуалы – поэтому песня и называется «Routine». Рутина – это ежедневный распорядок дня: стирка, глажка, мытье посуды… Дальше в клипе – гнев, и в самом конце – принятие. Героиня примиряется с реальностью, с трагедией, которая с ней случилась, и находит силы сделать следующий шаг.
Вот почему видеоклип так завершается… Конечно, это не назвать счастливым концом, но он всё-таки позитивный. Способность принять случившееся очень важна, чтобы идти по жизни дальше.

Хотелось бы еще расспросить вас о том, как вы сочиняете. Как возникают мелодии – у вас в голове или на инструменте? Какая для вас самая подходящая обстановка, идеальная творческая ситуация?
Простой ответ: это результат многих часов тяжелой работы. Я не тот человек, который просыпается посреди ночи с целой песней в голове. У меня есть песни о таких людях, но самому… хотелось бы мне быть одним из них! Поэтому в периоды, когда я сочиняю, я отправляюсь в студию каждый день. Сажусь за фортепиано, за клавишные, беру в руки гитару, что угодно – и работаю! Я позволяю своим пальцам найти мелодию и аккорды. Мысленно обращаюсь к множеству фильмов, литературе, жизненным переживаниям и рассказам друзей. Всё это может стать ингредиентами для создания музыки.
Я не знаю, как оно в точности происходит, какая магия действует, когда вдруг вещи встают на свои места. Но я скажу такую вещь… На каждые 10 минут музыки, которую вы слышите, которую я сделал доступной миру, есть целый час музыки, которую вы никогда не услышите. Той, которую я посчитал хламом, отверг и не стал публиковать. Творчество – очень трудный, кропотливый процесс. По крайней мере, для меня. Сама мысль, сама способность взять что-то из ниоткуда, создать из пустой страницы, из воздуха, меня даже пугает. Замирает сердце от того, что я по-прежнему способен придумывать новую музыку. Я не знаю, откуда она берется, знаю только, что я работаю изо всех сил. Именно этим я занят сейчас – стараюсь развить мысли для нового альбома. Это так трудно! Просто слов нет.

Есть ли у вас уже представления, о чём будет этот диск?
Совсем чуть-чуть…

Очередная потерянная душа?
Признаюсь, я думаю – забавно, что вы упомянули об этом раньше – возможно, пришло время заняться более глобальными проблемами. Задуматься о состоянии мира сегодня. Но это еще надо обдумать… Пока всё в самом начале.

Понятно. А кроме сочинительства, кроме группы, у вас есть еще одно огромное поле для работы – студия. Вы пересвели и ремастировали многие легендарные прог-альбомы 70-х годов. А нет ли чувства, что эта музыка, когда вы вслушиваетесь в нее, проникает в ваше собственное творчество, делает ваш образ мыслей похожим на, скажем, King Crimson и Jethro Tull?
Да, думаю, такой риск существует. Но есть и позитивная сторона – эта музыка может быть необыкновенно вдохновляющей. И я ремикширую не только прог-роковые пластинки! Недавно закончил работу над диском Tears For Fears. Прекрасный альбом! И, полностью погружаясь в работу над этой музыкой, я многому учусь – в области сочинения, продакшна, технических аспектов… Я приобретаю знания о разных эпохах – Tears For Fears из 80-х, прог-рок – из 70-х. Всё это – разный подход, разная творческая философия. Изучать ее так увлекательно! А как при этом избежать вторичности? Думаю, на данном этапе моя собственная музыкальная личность достаточно сильна – чужое творчество может вдохновлять меня, оказывать влияние, но всё равно моя музыка в итоге будет звучать как моя музыка. И, кстати, никто не в состоянии избежать в творчестве чужих влияний. Всё откуда-нибудь да берется. Всегда есть отправная точка – чьи-то влияния, вдохновения. Все мы продолжаем чье-то дело. Так что работа по ремастированию записей – удивительно вдохновляющий процесс! Я бы сравнил его с учебой.

А любопытно узнать… Вас много связывает с King Crimson. Вы неоднократно работали с Робертом Фриппом, Гэвин Харрисон теперь играет в King Crimson, а Джекко Джекзик, который делает часть работы по ремастированию прог-альбомов, стал вокалистом группы… А вас никогда в King Crimson не приглашали?
Я бы не согласился. У меня своя карьера. Зачем мне это?! Зачем присоединяться к группе, которой уже 40 лет?.. Это не для меня. Это буду уже не я. Есть разница – я автор музыки, а Гэвин, к примеру, музыкант, он начинал как сессионный барабанщик, и то, что для него было разумным шагом, для меня оказалось бы катастрофой. Я должен заниматься своей музыкой, своим творчеством.

Словом, вы никогда такого не обсуждали.
Я этого не говорил. Скажу так – я никогда не рассматривал такую возможность.

Хотелось бы немного расспросить о Porcupine Tree. Интересный момент – в начале была история, вы придумали Porcupine Tree как некую воображаемую супергруппу из прошлого. Затем проект ожил, он становился всё популярнее, и вы решили «выключить» группу именно тогда, когда она стала в точности такой, как вы ее описали. Звёздами, выступающими на стадионах. Это было вашей задумкой?
Да нет… Всё началось как игра, мы не собирались делать серьезный проект, и первый альбом я сделал, по большому счету, у себя в спальне в одиночку. Это была почти шутка. Да, мне нравилась эта музыка, но она задумывалась как немного смешная, даже фривольная. Но вдруг она стала успешной, ее восприняли всерьез, и после трех альбомов я решил, что пора сделать из соло-проекта настоящую команду, которая сможет гастролировать. Так бывает – лучшие вещи в жизни происходят случайно. А то, что планируешь, не срабатывает. Так получилось с Porcupine Tree. Была команда, которую я воспринимал очень серьезно – No-Man. Мы работали изо всех сил, но оставались на месте. А с Porcupine Tree я даже особо и не старался, и нас уже услышало куда больше людей. Это был хороший урок…

Когда, в какой момент группа начала «отрываться от земли», превращаться из «нишевой» группы в популярную?
Я не знаю! Думаю, группа так и не добилась массового успеха. Продать диски, билеты на концерты – это была постоянная борьба. Но с самого начала у нас были слушатели. Еще на первом альбоме была песня «Radioactive Toy» – опять-таки, я ничего не ожидал, но вдруг ее стали играть на радио, к примеру, в Италии. И даже в Англии ее можно было услышать. С того самого момента у нас и стали появляться поклонники. Это был медленный, постепенный процесс, в котором нет какого-то решающего момента славы, большого прыжка. Прошло 15 лет, в течение которых мы выпускали диски и гастролировали. Каждый следующий продавался чуть лучше, чем предыдущий. И, сдается мне, группа стала более популярной с тех пор, как мы прекратили играть! Так бывает – когда чего-то нет, появляется место для легенды. И легенда растет. (Усмехается.) Я замечаю куда больше интереса к команде сейчас, чем когда мы играли. Какая ирония!

Да-да. Когда я советовался с друзьями в фейсбуке о том, что бы спросить, большинство сказали: «Спроси, когда он вернет Porcupine Tree»…
(Перебивает.) Никогда.

…Чувствуете ли вы это давление?
Всё меньше и меньше. Сольные альбомы продаются лучше, чем диски группы. И давления изнутри – со стороны лейбла и менеджмента, – я уже не ощущаю. Остаются фэны, которые хотят возвращения Porcupine Tree, но и они постепенно успокаиваются. Да, группы больше нет, а людям хочется ее услышать, но я играю много вещей Porcupine Tree, ведь это, в конечном счете, мои песни. Всё это – музыка Стивена Уилсона. И я точно так же пою их на концертах.

Когда вы решаете, что сыграть из бэк-каталога, вы, наверное, выбираете самые важные для вас вещи. Среди них – «Lazarus». Есть ощущение, что именно эта тема находится в центре вашего творчества. Так ли это и почему?
«Lazarus» я сочинил для кинофильма, над сценарием которого мы работали с другом. Он назывался «Deadwing». Мы наивно думали, что это действительно будет фильм, и мы сможем его снять. Но этого так и не случилось, увы. Но по ходу дела я сочинил много музыки для предполагаемого саундтрека. И кое-какие из этих вещей вышли в итоге на альбоме Porcupine Tree «Deadwing», кое-что я записал сольно, как песню «Collecting Space» на своем первом диске, а одна из последних оставшихся с тех времен композиций попала на «4 1/2» – она называется «Happiness 3». Так что издание этого саундтрека растянулось на годы. А мы вложили в него столько сил, столько трудов… Поэтому этот фильм оставил глубокий след в моей душе, хоть его и не существует. Думаю, для него я сочинил многие свои лучшие песни. «Lazarus» – одна из них. И я ей очень горжусь.
Она изначально задумывалась как сольная песня. Когда сочинял, я не думал, что буду записывать ее с группой Porcupine Tree. И это одна из моих самых простых вещей. Но очень красивая.

А сам Лазарь – кто он такой? Это библейский персонаж или кто-то, не имеющий к нему отношения?
Лазарь – как известно, персонаж Нового завета, которого воскресили из мёртвых. Для меня это метафора. Образ возвращения – способности обмануть смерть, вернуться из небытия, с «той стороны».

А женщина из песни «Routine»?
Человек, переживший подобный опыт, в каком-то смысле родился заново. Думаю, здесь есть схожесть. И аналогия с Лазарем – довольно интересная.

Вы во многих интервью говорите, что вы атеист, однако постоянно возвращаетесь к темам сверхъестественного. Таким, как истории призраков из предыдущего альбома. Почему?
Меня интересует сама идея сверхъестественного. Но я не верю во многие из этих вещей. Мне очевидно, почему люди придумали миф о Боге, миф о религии, мифы о призраках, вампирах и всём таком прочем. По крайней мере, мне кажется, что мы изобрели всё это потому, что одержимы темой собственной смертности. С самого раннего возраста мы знаем, что когда-нибудь перестанем существовать. И это невероятно тяжелый груз, который каждый носит с собой каждое мгновение. Знать, что когда-нибудь нас не будет, и есть только некоторое время, пока мы на планете Земля, чтобы попытаться внести смысл в свою жизнь, найти подходящего спутника жизни, работу по душе и то, что дает жизни чувство удовлетворения. Реальность такова, что многие люди так ничего этого и не находят. Думаю, это невероятно грустно. Вот почему мы, люди, изобрели сверхъестественное: Бога, религию, миф воздаяния и загробного мира. Это дает людям некоторое чувство комфорта, когда ты воображаешь себе, что все эти вещи существуют на самом деле. Но в то же время это очень красивая иллюзия. Она говорит мне многое о самой нашей сути, о том, что значит быть человеком. Это еще и печаль осознания того, что у нас есть только короткий миг на Земле. Вот почему меня эти истории так притягивают. Они рассказывают о самой глубине наших душ, и я люблю их как метафоры – страха смерти, страха существования. Таков мой ответ.

А когда вы сидите в студии и вдруг из чистого листа, из пустого файла появляется песня – нет ли в этом ощущения чуда?
Да. Очень. Я правда не знаю, как я это делаю. И как любой человек это делает. Если иногда у меня получается что-то тонкое, красивое и необычное, такая песня, как «Routine», которой я очень горжусь – я не могу объяснить, откуда это взялось. И тогда действительно появляется чувство чего-то божественного.

Но этого всё-таки недостаточно, чтобы подумать о нематериальном?
Нет. Думаю, это одна из проблем человечества. Всякий раз, когда мы создаем что-то хорошее, удивительное, мы так неуверенны в собственных силах, потенциале своей породы, что нам надо приписать свои успехи какой-то внешней силе. Думаю, люди способны на удивительные вещи! Мы не всегда понимаем, откуда они приходят, но человеческая природа, дух, устремления проявляются снова и снова в невероятных достижениях. И грустно бывает от того, что мы ощущаем необходимость поблагодарить за них кого-то еще. Нет! Мы, человечество, сильны и сами по себе. Мы можем создавать красивейшие, полные силы духа работы. И мы должны гордиться ими, а не отказываться от них.

Посмотрим на творчество немного с иного угла. Вы много работаете – сами и с другими артистами. Как это удается? Делаете зарядку, пьете много кофе, что-то еще?
Я гуляю каждый день. (Слышен собачий лай). Ш-ш-ш! (Лай умолкает.) Прохожу 4-5 миль каждый день. Не оставляю этой привычки ни дома, ни в турне. Это позволяет сохранять физическую форму. Еще я вегетарианец, не ем мяса, не курю. Так что я в порядке сейчас. Главное – это прогулки и физические упражнения.

Словом, ваши мозги сейчас работают в максимальную силу.
Ну… люди бы сказали, что я немного гиперактивный. Мне трудно расслабиться, отключиться. Я всегда думаю, думаю и думаю – новые песни, новые проекты, новые альбомы… Это может быть проклятьем, а может и даром. Мне повезло, что я способен жить за счет любимого дела. Я люблю играть и сочинять музыку, сотрудничать с другими музыкантами, путешествовать, видеть мир благодаря моему искусству. Мои труды возвращаются ко мне благодаря фэнам. Это – настоящий дар.

Говоря о поклонниках… В одном репортаже я читал примерно такую фразу: «В публике были одни только фэны – с такими же прическами, в таких же очках… Целый зал, полный Стивенов Уилсонов». Что вы чувствуете, когда видите такие картины?
Такие вещи мне одновременно и невероятно льстят, и внушают огромный дискомфорт. Но больше всего не по себе бывает, когда я вижу свое лицо в виде татуировки на теле у людей. Это так странно! Наверное, это должно быть мне приятно. Ну, немножко, да… Но и жутковато в то же время. Я пытаюсь отстраниться – не делаю слишком много мероприятий типа meet & greet, не общаюсь с поклонниками через Интернет. Я даже не веду мою страничку на фейсбуке – для этого есть специалист. Стараюсь держать здоровую дистанцию с фэнами. Это очень важно, потому что в наше время есть риск стать слишком видимым, слишком доступным фэнам. Часть магии музыки, мне кажется, в некой загадке. Музыка – это энигма. Меня удивляет, насколько часто современные музыканты разрушают ее. Про них известно слишком много всякой ерунды, которая не имеет никакого отношения к музыке, к искусству.

И напоследок… Есть известная цитата Оскара Уайлда: «Всё искусство совершенно бесполезно». А вы как считаете?
Нет. Вовсе нет. Искусство – это зеркало. Просто очень важное зеркало, в котором мы узнаем сами себя.

Владимир ИМПАЛЕР
Благодарим Софью Белову (концертное агентство NM Music) за организацию интервью.
Фото предоставлены менеджментом Стивена Уилсона.

Концерты Стивена Уилсона в России:
13 февраля, Санкт-Петербург, клуб «Космонавт».
15 февраля, Москва, клуб «YotaSpace».