Джон Лотон (экс Uriah Heep): Мелодия и твист

Нашим постоянным читателям, да и вообще всем, кто более-менее знаком с историей рок-музыки, вряд ли стоит рассказывать, кто такой Джон Лотон. Экс-вокалист Uriah Heep, Lucifer’s Friend и Les Humphries Singers, Джон участвовал во множестве сайд-проектов, в середине 80-х практически ушел из музыки, а в «наше время» без особой помпы в нее вернулся и продолжает радовать фэнов нечастыми, но неизменно интересными проектами.

О самом свежем из них, альбоме интернациональной бразильско-голландско-английской группы On The Rocks «Mamonama», мы писали году в 2007-м. Нынешняя жизнь Джона лишена спешки и суматохи, но насыщена интересными событиями.

Почему-то большинство этих событий связаны с Болгарией. Лотон регулярно играет на тамошних фестивалях в роли сверхпочетного гостя, под его исполнение «July Morning» многотысячная публика встречает рассвет, а в промежутках между выступлениями Джон и его жена Ирис занимаются киносъемкой – готовят фильм-путеводитель по музеям и достопримечательностям Болгарии.
Вот и сейчас, когда Джон приехал с парой концертов в Россию, вместе с ним выступали болгарские музыканты. Самый маститый из них — клавишник и вокалист Ясен, участник группы с говорящим названием Sunrise из г. Бургаса. Судя по сайту, играют они довольно интересный хард/блюз-рок. В общении выяснилось, что болгары — кто лучше, кто хуже, но вполне сносно говорят по-русски, и вообще ощущают себя в своей тарелке…
Группа Лотона была в России почти неделю – московский концерт в клубе «Форте», прогулки по столице, перелет в Саратов, еще один вечер в Москве, и казалось, что интервью практически у нас в руках, стоит только улучить подходящий момент. Может быть, поэтому оно состоялось только с третьей попытки, в последний вечер, и закончить разговор нас заставили только неумолимые стрелки часов и закрывающееся на ночь метро.
Начало беседы вышло и вовсе неожиданным. Сразу после приветствия Джон сказал, что читал мой онлайн-репортаж с только что прошедшего концерта, и начал его комментировать. Выяснилось, что один наш общий друг прислал Джону ссылку на мой ЖЖ, который тот и перевел с помощью Google. Надеюсь, это не повлекло серьезного искажения смысла!

Джон: Я вот что скажу в мою защиту. (Улыбается.) Концерты были назначены, когда времени до них оставалось довольно мало, чуть ли не месяц. Мы не играли с этими ребятами… чуть ли не с прошлого московского выступления! (Задумывается.) Да, с тех самых пор мы и не встречались. Было ясно, что времени для подготовки новой программы просто нет. Ясен сказал, что Джорджи, басист, и Светло, гитарист, в тот момент записываются с кем-то еще и не могут разучить те дополнительные песни, которые я предложил. «Ride the Sky», например… Всего в планах было три-четыре вещи. Но времени не хватало, поэтому мы ограничились двумя новыми композициями в сете – «Firefly» и «Falling In Love». Вот то, что касается репертуара. А со всем остальным я согласен. Прошлым вечером в Саратове мы немного поменяли сет, «Free Me» переместилась в середину… И я совсем не планировал играть «Lady In Black», но Светло порвал струну, и ему надо было ее сменить, а мы в это время исполнили «Леди». Но немного в другой манере. Не так, как в Москве.
Ирис: Потому что в Москве все за столиками болтали.
Дж.: И что-то жевали. А вчера была изумительная аудитория. В зале был аншлаг.
Ирис: Человек шестьсот. Какой-то театр.
Дж.: Словом, концерт выдался отличный. Хотя перед ним проблем было не счесть. У нас не было колонок «Лесли» для хаммонда. Да и хаммонда-то не было! Так что Ясену пришлось играть на том, что ему предоставили – он геройски справился, конечно. Мы все справились, и концерт выдался отличным.
Владимир: Вы сказали, что вы вообще не репетировали перед концертом?
Я отправлял Ясену и остальным ребятам mp3 с песнями «Firefly» и «Falling In Love», чтобы они их разучили дома. Единственный шанс «прогнать» их всей группой был на саундчеке.
В.: Всё же, мне очень понравилась идея сыграть «Lady In Black» в регги-версии. Вы разбиваете стереотипы, создаете эффект неожиданности, и при этом регги-аранжировка не выглядит насилием над песней. Она ей очень идет. Кто это всё придумал?
«Lady In Black» – из тех песен, что я уже не могу петь как обычно. (Напевает.) «She came to me one morning…» Просто сил моих больше нет. Ненавижу! А потом Митко, наш барабанщик, сказал: «А не попытаться ли сыграть ее так?» И показал ритм. Немного регги, немного новых аккордов, немного новых интонаций. И нам всем понравилось!
Это не… как бы так сказать… Сейчас это не та песня, без которой нельзя представить сет-лист. Вчера я ее даже не планировал играть. Но нам пришлось – чтобы заполнить паузу, пока Светло менял струну.

В.: А откуда у вас этот опыт пения в духе регги? Вы словно изображаете Боба Марли, и совсем небезуспешно!
Я думаю, в основном это относится к измененной вокальной мелодии. (Поёт два варианта.) Это даже не реггийный, а скорее джазовый подход. А что касается акцента – нет, я даже не старался его воспроизвести. Если у меня вдруг прорезался ямайский акцент – отлично, но я был бы очень удивлен. (Смеется.)
В.: Всем хороша ваша нынешняя болгарская команда, а вы не думали записать новую музыку с их участием?
Вопрос прямо в яблочко. Мы как раз говорили на днях о том, что надо бы записать что-нибудь вместе. Ребята в команде изумительны, особенно Ясен, клавишник, и Джорджи, басист, который даже напоминает мне порой Гэри Тэйна своим умением вплетать небольшие мелодические украшения в ритм-партии… Словом, мы обсуждали такую возможность. И решили, что попробуем пока подготовить какие-то идеи, песни друг для друга, а потом, где-то в сентябре, пойдем в студию. Но пока это только мысли, даже не планы, ничего более.
В.: Какая это может быть музыка?
Трудно что-то планировать. Помню, когда мы записывались с John Lawton Band, то я и представить не мог заранее, каким будет наш альбом. У меня было три-четыре песни, немного попсовые, что ли. Стив Даннинг принес тоже три-четыре, уже чуточку потяжелее. Эрол предложил пару вполне рокерских. Так что мы никогда не выбирали направление заранее. Оно становилось ясно в процессе работы.
В.: Так или иначе, уверен, что у вас получится интересно. Слушал в Интернете записи другой команды Ясена, Sunrise. Интересная команда, может, не самая оригинальная, но у нее есть собственные, и весьма хорошие песни.
Э-э, я лучше промолчу. Не совсем мое дело – комментировать записи другой группы Ясена. Они – сами по себе, и играют свою музыку. Не мне их судить.
В.: Я просто говорил, что вашу предполагаемую музыку можно как-то сопоставить с музыкой группы Sunrise.
Безусловно, почва для сравнений всегда есть. Хотя бы из-за подпевок. Такие голоса бэк-вокалистов всегда будут вызывать ассоциации с Uriah Heep. Но сами песни, в основе своей, могу быть совсем другими. Всё зависит от того, кто их пишет, от записи, от аранжировок.
В.: Помню, была история с Uriah Heep, когда они записывали свой альбом «Sea Of Light» в 1995 году. Они решили воссоздать звучание старых «Хип», и специально слушали много раз подряд свои старые альбомы. Такой простой путь воссоздать себя прошлых. Вы же никогда не следовали легкой дорогой, с каждым диском старались изобрести себя заново. Если бы вы записали диск, подражающий Uriah Heep 70-x, со всеми их характерными чертами, наверное, он бы вызвал бурю восторгов. Но вы так не делали – выпускали блюзовый альбом, рок-альбом, эклектичный альбом типа «Mamonama»…
Я не знаю. Никогда не задумывался об этом. Никогда не считал, записывая, скажем, «Sting In The Tale» или «Mamonama», что эти диски должны быть какими-то… Прежде всего, «Mamonama» – это песни, изначально записанные для соло-гитары. Когда гитарист, Ян Дюме, показал мне свои заготовки, все они представляли собой гитарные треки, с основной мелодией, сыгранной на гитаре. Мне надо было поменять эту линию так, чтобы она подходила для вокала, как-то ее упростить… Вот в чём состояла работа – а не в том, чтобы сочинить мелодии, похожие на «Хип». Если это всё же выходит – то исключительно случайно, по совпадению.
В.: Должно быть, вам уже хватило копирования в своей предыдущей команде Gunhill, которая играла в основном каверы…
Да, там было много каверов, но это были песни, которые нам самим нравилось играть. И мы переделывали их в нашей манере. Мне нравится, как у нас получилась «битловская» «Eleanor Rigby», интересной была и «уайтснейковская» вещь («Walking In The Shadow Of The Blues»), и между ними нам удавалось сыграть и кое-что из вещей Gunhill. Когда играешь в группе, перед публикой, то знаешь – особенно с моим многолетним опытом занятия музыкой – что надо пытаться развлечь аудиторию. Сделать так, чтобы они ощущали себя частью представления. И так на свете много команд, которые просто выходят на сцену и говорят: «Привет! А теперь наша следующая песня…» Публика находится в зале, но она не ощущает себя приглашенной на шоу. На нынешних концертах, в клубе «Forte» и вчера в Саратове, публика была отличная. Но в клубе люди сидели за столиками, а в Саратове были секьюрити, и никто не отваживался вставать. Тогда я решил, что хорошего понемножку — надо спуститься со сцены к публике, и после этого дело пошло совсем по-другому. Люди почувствовали себя частью шоу. Для меня нет ничего плохого в таких вот старомодных сидячих концертах, но я стараюсь сделать всё, чтобы сломать этот барьер между сценой и залом. Потому что моя роль – развлекать публику.
В.: Перед нашим разговором мы обсуждали между собой, какие ваши самые сильные стороны как певца. А что думаете по этому поводу вы?
Что делает меня хорошим вокалистом? (Смеется.) Я неплох. Да, я недурной певец, соглашусь. (Смеется.)
(Задумывается.) Нельзя сравнивать вокалистов. Никогда. «Вот здесь он спел как Ковердейл, а здесь – как Ронни Джеймс Дио, или как Джо Линн Тернер». Не знаю, не знаю. Всё, что ты сделал – твое собственное. Если получается нормально – я очень рад. Я счастлив, если пою по-блюзовому, и я счастлив, если пою по-роковому, а уж если удается спеть в джазовой манере, это просто праздник. (Смеется.)
В.: Вопрос не в сравнениях. С высоты вашего огромного музыкального опыта вы, наверное, можете сказать про какой-то аспект своего пения: «Вот, это я умею делать по-настоящему хорошо». Про что бы вы так сказали?
Я умею петь мелодии с подковыркой (with a twist). Так же, как Пол Роджерс. Послушайте – вот вам отличный пример! – как Пол пел вещи Queen, как он интерпретировал вещи Мерькюри, и вы заметите, что в каждой он что-то менял, вносил что-то свое. Не всем это пришлось по душе, но мне – очень понравилось. Я люблю его стиль. Он не пытался копировать Фредди Меркьюри, хоть и спел вещи в общем и целом так, как люди ожидали их услышать, но добавил здесь и там что-то от себя – какую-то блюзовую нотку, какую-то соул-нотку. И всё это было, на мой взгляд, очень к месту.
И если мне удается сделать что-то подобное, я счастлив.
Игорь: Я же считаю, что у вас огромный диапазон голоса – я имею в виду не высокие ноты, а способность сочетать нежнейшие, очень тонкие пассажи с чуть ли не криком, при этом и крик звучит красиво. Эмоциональный диапазон. А еще – способность к вокальной импровизации.
В.: И способность внутренне переживать песню каждый раз, когда вы ее поете. Даже самую часто исполняемую вещь – никто не может упрекнуть, что вы просто изображаете эмоции. Всегда всё по-настоящему…
Если вы так слышите и так видите, мне остается только сказать: «Спасибо!» Я думаю, что так должен петь каждый. Каждому вокалисту, неважно, звезда он или нет, Ян Гиллан или нет, после долгого турне, после выступлений каждым вечером, когда поешь одни и те же песни три-четыре недели подряд, надо изобрести для себя способ сохранить музыку свежей. Это могут быть какие-то легкие вариации вокальной мелодии. Лично я всегда стараюсь немного поиграть с ней, если это возможно – хотя бы для себя, для того, чтобы сохранить свое собственное ощущение песни. Каждый раз – чуть по-другому.
И.: Подчас певцы кажутся совершенно отстраненными от музыки. Тот же Ян Гиллан…
Еще бы! А как ему еще быть, если ему надо петь «Smoke On The Water» сколько… лет 40, да? (Смеется.) А если он не споет, ему этого не простят. Бедняга! Ему некуда деваться.
Так же история с Кеном (Хенсли). Он не может не петь «Lady In Black» на своих концертах. Нет, сама-то песня вполне ничего. Не знаю, что он сам чувствует по этому поводу, но это полное безумие. Если Кен будет петь ее в неклассической версии, люди скажут: «Нет, ты уж пой, как мы привыкли». И та же самая ситуация со всеми артистами, которым надо исполнять свои хиты год от года. Это может порядком… как бы это сказать… задолбать.
В.: Я сейчас сообразил, что, может быть, вы просто не так часто играете свои хиты, чтобы они вам надоели? Вы ведь, как уже сказали, не репетировали с Ясеном и командой целый год?
Нет-нет! С Ясеном мы и правда целый год не выступали, а вот с другими командами – BTR, еще одними болгарскими ребятами – я выступал. Часто меня приглашают одного, предлагая выступить с местными артистами. И я знаю, что в Болгарии меня не отпустят, если я не спою «July Morning». Они меня повесят! (Смеется.) Это второй национальный гимн этой страны. (Смеется.)

В.: Кстати, у вас был период, в 80-х, когда вы практически не занимались музыкой. По крайней мере, внешнему миру об этом ничего не было известно. А с чем это было связано, и что заставило вас прекратить это «отшельничество»?
Музыка для меня просто перестала происходить. Не знаю, почему. Конечно, я слушал ее, но чувство, что я должен и хочу играть, куда-то пропало. И оно не возвращалось вплоть до появления Gunhill. Тогда наконец у меня вновь возникло стремление выйти на сцену хотя бы небольшого клуба. И, по правде говоря, произошло это совершенно случайно. Я встретил Мика Рэксворти, человека, с которым мы вместе собрали группу. Мы разговорились и пришли к мысли, что было бы неплохо поиграть по клубам. С этого начался мой путь назад, но я совершенно не хотел снова возвращаться к прежней жизни, когда каждый вечер у меня был концерт. Этого мне больше не было нужно.
В.: Потому что вам всё это надоело, вы решили, мол, хватит?
Нет-нет. Я провел в гастролях годы и годы, в «Хип» и не только, и всё когда-нибудь заканчивается. Наступает время сказать себе: «Хорошо, это были славные деньки, но пора подумать и о других вещах в жизни». И потом, медленно, но верно, Мик подвел меня к мысли, что можно начать снова. «Давай сыграем что-нибудь блюзовое… Скажем, пару песен Whitesnake! Просто попробуем…»
Потом мы нашли Рика, гитариста, Нила, басиста, Ллойда, барабанщика, и дело понемногу завертелось. Мы начали играть по клубам – просто для своего удовольствия, известные стандарты, ничего больше. А потом вдруг это снова стало работой – пять-шесть концертов в неделю! (Смеется.) Мы вошли во вкус, отправились на гастроли в Германию, а там оказалось, что от нас ждут песню «Free Me»… И, не успели мы опомниться, как из обычной кавер-группы Gunhill превратился в команду, где мы играли и собственные вещи, и репертуар из моего прошлого. И я понял, что мне это снова нравится!
В.: Да, музыка вас снова поймала в свои объятья.
Точно. История идет по кругу. Сейчас я снова не так часто даю концерты. Бывает, проходит время, между выступлениями и работой над фильмами, когда я возвращаюсь домой и вообще ничего не слушаю. Надо бывает полностью отключаться от музыки. Если слишком много о ней думать, можно сойти с ума. Лучше закрыть эту дверь наглухо, на время. Потом чуть приоткрыть – включить что-нибудь вроде ZZ Top, для начала… (Смеется.)
В.: Похоже, в нашем разговоре мы движемся назад по времени. Настала пора порасспрашивать вас немного о «Хип». Насколько велика, на ваш взгляд, была роль в группе продюсера, Джерри Брона, и звукорежиссера, Эшли Хоу? Какое влияние Джерри оказывал как продюсер – отбирал ли он песни, помогал ли из музыкальных находок выделить лучшие?
Мне придется быть очень осторожным в ответе на этот вопрос. (Смеется.) Вдруг он это прочтет? Хорошо. В процессе выбора песен, на мой взгляд, и в этом точно согласится со мной Ли, и, скорее всего, Мик, основной принцип был такой: Кен, как автор большинства хитов группы, получал наибольший приоритет. Всё, что он приносил, рассматривалось прежде всего. Но был и другой момент. Да, мы все сочиняли песни, и Ли в том числе (он сочинил «Come Back To Me» и еще пару-тройку номеров), однако не все наши идеи бывали приняты. Но иногда нужно быть настойчивым, заставить музыкантов сыграть твои вещи. Мне повезло, что я смог таким образом «пробить» свои песни – «Free’n’Easy», «I’m Alive», «Woman Of The Night»… Но пришлось постараться, чтобы уговорить всех, заинтересовать своими демками.
Что же касается работы в студии, то за Джерри Броном было последнее слово. Ах, да, и за Кеном тоже. А звукоинженер, Эшли Хау — прекрасный мастер своего дела. Мы тогда, в горячке записи, не всегда могли оценить, какую огромную работу он совершает, сколько неуловимых нюансов он помог нам передать в музыке. От человека за пультом зависит всё. Можно разучить вещь на репетиции и думать, что всё в ней прекрасно. А в студии внезапно оказывается, что это далеко не так. И тонкое ухо звукорежиссера помогает уловить, что именно не так, и что можно поменять в песне, чтобы она стала лучше.
В «Хип», и в мое время, и, думаю, до меня, песни очень сильно «доводились», если не создавались в студии. Может, потому, что мы по-настоящему не очень-то и разучивали новые композиции до записи; песни часто появлялись уже в студии и там же и отшлифовывались. Бюджет записи тоже не давал особо разгуляться. Сейчас, наверное, всё иначе.
И.: Помните ли вы, какие именно задумки Ли и Мика стали песнями? Были ли эти идеи вообще? Дело в том, что Ли с Миком всегда возмущались, что их «затирают», но возникает вопрос, где же тогда их песни?
Кроме «Come Back To Me», я не знаю, что стало с их песнями. Было немало – на «Ten Miles», своего рода сборнике отбракованных вещей, многие из которых, на мой взгляд, были весьма хороши и могли бы быть записаны получше. Из них мог бы получиться полноценный альбом, следующий после «Fallen Angel». А что произошло с теми песнями Мика и Ли, которые не дошли до стадии репетиций, я не знаю. Откуда мне знать?
И.: Просто мне кажется, что у них, может, и были идеи, но они не постарались превратить их в песни.
Ну, да, это возможно. Мик мог придумать какой-нибудь гитарный рифф, играл его нам, предлагал попробовать. «Нет, это на что-то уже похоже, давай поменяем, давай сделаем то и это», и вскоре уже мы переключались на что-то другое. И так один раз, другой… Очень трудно пробить дорогу своим вещам в группе, где уже есть яркий и плодовитый автор. Сесть и всерьез рассмотреть чьи-то черновые идеи, сделать из них песню, когда уже есть столько материала… А что сочинял тогда Кен, слышно по альбому «Fallen Angel». После взлета «Free Me» с предыдущего альбома Кен подумал, что нащупал формулу успеха, и стал двигаться в коммерческом направлении. Мне лично казалось, что это огромная ошибка. Не знаю, как другим…
И.: Мик того же мнения.
Да. Кен же считал, что песни такого рода сработают. Лично я уверен, что когда работаешь в группе, и хочешь, чтобы альбом был успешным, надо выбирать просто самые сильные и самые подходящие для него вещи, вне зависимости от того, кто их написал. Джо Блокс, Дэйв Смит, Генри Смолл, кто угодно! Песня хорошая – значит, надо ее записать. Допустим, Кен написал 11 великолепных вещей – отлично, значит, мы их запишем. Предположим, 11 прекрасных песен принес Мик – они тоже должны быть на диске. Но, в конце концов, после того, как тебе несколько раз откажут, начинаешь думать: «А зачем я вообще спорю всю ночь напролет, если меня всё равно никто не слушает?»
В.: Еще один вопрос. Насколько завершенными были песни Кена? Сочинял ли он сам вокальные мелодии или это оставалось делать вам?
Скажем, во «Free Me» вокальная мелодия уже была, и такая, что ее и не изменишь. В других песнях я делал больше. В конечном итоге, я пел так, как мне казалось правильным. Если с моей версией соглашались, то всё так и оставалось. Если нет – я старался придумать другой вариант, так, чтобы людям понравилось. Но в основном вокальные мелодии оставались за мной.
В.: Есть много интересных вокальных «штучек», как, например, в «Been Away Too Long» резкие перепады динамики от припева к куплету, звучащие довольно неожиданно и свежо. В «Hanging Tree» интереснейшие вокальные эффекты в «аутро». Это ваши идеи?
Нет-нет, не только мои. Конечно, я мог предложить что-то, мы это пробовали, идея могла сработать или нет. Каждый мог подсказать хороший вариант, как получше закончить песню, или как переделать какой-то рифф… Это коллективный процесс. А иногда задача оставалась на усмотрение звукоинженера, того самого Эшли Хоу…
В.: И в «байроновском», и в вашем периоде группы есть множество великолепных звукорежиссерских находок. Думаю, этот аспект творчества часто недооценивают.
Конечно. Иногда эти находки возникали по чистой случайности, иногда кто-то мог предложить: «А давайте попробуем такой-то эффект». Я уже и не помню!
Но должен сказать, что мое участие в сведении материала было минимальным. Ни я, ни Мик, Ли или Тревор почти не вмешивались в этот процесс. Бывало, я приходил в студию: «Ну, что мы делаем сегодня? Может, послушаем свежий микс?» А мне отвечали: «Нет-нет, мы уже поработали над ним прошлой ночью, после того, как вы все ушли». Всё было уже готово и вмешиваться слишком поздно. Я слышал какой-то свой бэк-вокал, который мне совсем не нравился, а мне говорили: «Да что ты, отлично получилось, именно поэтому мы его и оставили. Да и всё равно уже не поменяешь».
В.: Есть много «страшилок» о том, как музыканты жестоко ссорились на тему того, кто из них громче слышен в миксе…
Да уж, это самое глупое, что можно себе представить. (Смеется.) Единственный правильный путь – это найти человека, который не является участником группы. В идеале, Джерри Брон был как раз таким человеком. Он не играл в группе, он держал в голове все инструменты, весь микс, и инженер, Эшли или кто-то еще, готовил для него черновые миксы, и ему оставалось только слегка подшлифовать их, исправить нюансы. Он рассказывал инженеру, что поменять. При этом все участники группы должны были передавать ему свои пожелания — скажем, бас-бочке надо добавить немного средних частот, или что «железо» звучит слишком песочно, или… А уж он все эти запросы обдумывал и решал, что с ними делать.
Вот когда моя группа работала над альбомом «Sting In The Tale», сведением занимались двое – я и звукоинженер, еще довольно молодой парень. Он готовил для меня черновые миксы, я немного подправлял, и давал потом слушать остальным ребятам в группе, и они уже давали свои поправки. В конце концов все остались довольны.
Как певцу, мне нечего соваться в то, как звучат гитары. Гитаристу не стоит думать об ударных. И так далее.
И.: Есть анекдот насчет того, как Мартин Бёрч записывал альбом «Machine Head». Каждый музыкант втайне от других подходил к нему с одной и той же просьбой: «Сделай, пожалуйста, меня громче, чем всех остальных!»
(Смеется.) Конечно. Так нельзя. Надо, чтобы ничего не мешало моему вокалу! (Смеется.)
В.: Следующий вопрос довольно общего характера. Я и сам знаю, и слышал неоднократно – вот, например, от Андрея Ищенко, барабанщика, с которым вы играли в первый свой приезд, что вы – человек исключительно дружелюбный, который не строит из себя «звезду», а общается наравне со всеми музыкантами… Как вам удалось избежать «звездной болезни», с вашей-то карьерой и известностью?
(Задумывается.) Я занимаюсь музыкой уже тридцать с лишним… ой, уже сорок с лишним лет. Я начал играть в клубах для рабочего класса. Люди приходили туда после тяжелого дня, брали кружку пива, болтали с друзьями, и не особо обращали внимания на музыку. Играло там что-то – и ладно. А я – старался заставить их прислушаться. Надо было научиться играть так, чтобы они обратили на тебя внимание. И с тех пор, как я этому научился – а я до сих пор это умею, — всё остальное оказалось уже не так трудно. Поэтому я никогда не думал о себе как о рок-звезде. Я просто певец. Рок-певец, которому повезло оказаться в нужное время в нужном месте. Если бы я не оказался у телефона, когда Кен Хенсли пригласил меня на прослушивание в Uriah Heep, я не сидел бы сейчас перед вами здесь в Москве.
Я, может быть, работал бы на фабрике. Не знаю. Но я – певец, и я знаю, что никогда в жизни не буду груб с другими музыкантами, неважно, кто они, как они играют. Мы все – музыканты, наша задача – работать вместе, играть музыку, которую мы любим. И все должны вести себя так же. Когда я играю с Ясеном и ребятами, или с BTR, то я не воспринимаю их как приложение к себе. Мы – единая группа. Кто-то из нас облажается – плохо будет всем.
Я не один, кто так считает. Помню, как мы приехали в Болгарию на концерт вместе с Миком, и все были поражены, какой он открытый и дружелюбный человек, при этом эта его дружелюбность не избирательна, а одинакова для всех. Ведь ничто не делает нас с Миком лучше, чем любой прохожий на улице. Я немного лучше пою, а Мик – играет на гитаре, вот и всё. И каждый, кого называют супер-мега-рок-звездой, на самом деле – просто большой везунчик. Мне повезло. Всю свою жизнь я занимаюсь тем, что получается у меня лучше всего. И я благодарен людям за это – тем, кто играет со мной, тем, кто приходит на концерты. И поэтому, когда они подходят ко мне и говорят: «Спасибо, Джон, отличное выступление», я отвечаю им…
…»Идите к чёрту!» (Дружный смех.)
Почему я должен так делать? Потому что я рок-звезда? Я такой же, как они. Завтра я прилечу домой и буду стоять у плиты, готовить ужин.
Ирис: Он будет, да.
Дж.: Или займусь стрижкой газонов. (Смеется.)
В.: Есть вопрос, который мне давно хотелось задать. Что изначально привело вас в Германию? Вы переехали, потому что познакомились с будущей женой, Ирис, или были какие-то другие причины?
Дж.: Судьба. Знаешь такое слово – судьба? Она играет огромную роль в нашей жизни, даже если мы об этом и не подозреваем. Первый раз, когда я приехал в Гамбург – моя группа играла в местном клубе «Top Ten», мы встретились, и она меня возненавидела. (Смеется.)
Ирис: Вовсе нет. Ты просто был какой-то странный.
Дж.: Скорее обалделый. Адело-то в чём? Когда мы играли в этом клубе, мы стартовали в 7:30 вечера и выступали до 3:15 ночи, делая лишь 10-минутные перерывы. После этого хотелось только приползти к себе в номер, упасть и заснуть. А номер у нас был один на всю группу.
Ирис: Помню, я просто пришла в клуб с подругами, когда они играли. Нас было пять или шесть девушек, и после концерта вся группа села у нас за спиной – там была специальная скамейка, зарезервированная для музыкантов. Мы разговорились, и ребята сказали нам: «Девчонки, а пойдемте-ка в отель, продолжим вечеринку!» А Джон, единственный, сердито ответил: «Извините. Никаких вечеринок! Я хочу спать!» Я подумала: «Странный какой-то».
Дж.: А вовторой наш приезд мы встретились снова. Я познакомился с парнем по именем Гибсон Кемп, который в то время был женат на Астрид, бывшей подруге Стю Сатклиффа из Beatles, которая изобрела те самые «битловские» прически. А Гибсон был барабанщиком, он приехал из Ливерпуля, где играл в команде Paddy, Klaus & Gibson. Клаус – это Клаус Вурман, тот самый, что придумал дизайн альбома «Revolver». Итак, Гибсон, который к тому же работал в местной паблишинг-компании Chapel Music, пришел в клуб «Top Ten» и сказал мне: «Джон, твое будущее здесь, в Германии. Не возвращайся в Лондон». «Хорошо, я подумаю…» – сказал я. Мы разговорились, и следующее, что я помню – как я еду на поезде в Амстердам, пытаюсь купить авиабилет в Гамбург. Я даже не оглядывался назад – просто сделал это. Решено! Не спрашивайте, была ли это судьба, предначертание или что угодно еще – я просто последовал ему. И вот, словно из ниоткуда, возникла группа Lucifer’s Friend, которой был нужен певец. А потом – Les Humphries Singer. «Кто это такие?» – подумал я, послушал их пластинки и получил работу. Шли годы, шесть лет спустя, звонит телефон – и это Кен Хенсли! Остальное, как говорится, история.