Имант Калныньш – классик латвийской музыки, обладатель множества наград, автор песен, симфоний, ораторий, опер, музыки к кинофильмам и театральным спектаклям. Его музыка хорошо известна как в Латвии, так и за её пределами. Будучи уже дипломированным композитором, выпускником Латвийской консерватории, Калныньш в конце 1960-х прославился и как один из первых латвийских рок-музыкантов.

Он сочинял музыку в стиле «бит» для театра и кино, а затем создал ныне легендарную группу 2хBBM, ставшую одним из наиболее известных прибалтийских рок-коллективов «первой волны». Увлечение Калныньша роком не было чисто «этнографическим» – музыкант вошёл в рок-среду методом погружения, став, как пишет англоязычная википедия, «символом духовности, бунтарства и мировоззрения своего поколения».
В начале 1970-х Калныньш экспериментирует на стыке популярной и академической музыки, объединяя симфонические и оперные формы со стилистикой и композиционными принципами рока. Одним из наиболее ярких и убедительных примеров такого синтеза стала Четвёртая симфония, или «Рок-симфония», как её часто называют. Её премьерное исполнение сопровождалось бурными дискуссиями, сочинение вошло в крупные музыковедческие труды… Тесная связь песенной и симфонической линий, музыки и самой жизни в творчестве Калныньша никогда не угасала. Мелодия песни могла стать темой симфонии, а новаторские композиционные замыслы возникали под влиянием… истории любви. И хотя композитор впоследствии отошёл от рока, песни Калныньша – старые и новые – зазвучали в исполнении таких групп как Menuets, Pērkons, Turaidas Roze, Autobuss Debesīs, сольных исполнителей, их любят и поют во всей Латвии.
Будучи в этой стране, мы воспользовались возможностью взять интервью у знаменитого композитора. Три часа на автобусе от Риги в сторону приморского города Лиепая – и мы у него в гостях. В беседе активное участие принимала супруга Иманта – Агра Калныня.

Материалы этого и других интервью с музыкантами постсоветского пространства легли в основу книги Елены Савицкой «От советского арт-рока — к российскому прогрессив-року», вышедшей в начале года. Вы можете заказать её на сайте издательства «Рок-Экспресс» и в магазине «Нота-торг».

НЕ СОЗДАН ДЛЯ МУЗЫКИ

Давайте начнём с начала. Что побудило вас стать композитором?
Имант: Я даже не думал об этом. Я сразу пошёл по этому пути. У меня не было раздумий, кем я буду. Я инстинктивно шёл к музыке и пришёл к ней.

У вас в семье были музыканты?
И.: Нет, профессиональных музыкантов не было. Но отец мамы очень любил музыку. Есть одна фотография, где отец держит в руках скрипку.

Агра: Он держит или он на ней играл?
И.: Просто держит. Но дед с материнской стороны умел играть на всех инструментах.

Но почему именно композиция? Как вы начали сочинять?
И.: Я даже не пытался понять механизм, который меня толкнул к этому. Начал писать и всё.
А.: Когда он родился, его привезли домой, а за окном шёл духовой оркестр. Вдруг мимо дома прошёл духовой оркестр, представляете? Это была первая ласточка. Потом, когда ему было пять лет, они ходили с родителями гулять по воскресеньям, шли мимо магазина, где на витрине стояла маленькая скрипочка. И этот ребёнок всё время смотрел на скрипку и отцу говорил: «Как я хочу эту скрипочку!» И когда ему было шесть лет, наконец-то папа подарил на день рождения эту маленькую скрипочку. Она даже сохранилась. Ну, казалось бы, всё, теперь путь свободен, ребёнок будет учиться! Мама отвезла его в музыкальную школу, где его прослушал какой-то (с нажимом) дяденька…
И.: Профессор.
А.: …дяденька-профессор, и сообщил: «Вы знаете, ваш ребёнок не создан для музыки, увозите его».

Вот это да!
А.: Вот это да. Но тяга к музыке у Иманта была такая огромная, что он не дышал, не думал ни о чём, только о том, как к этой музыке приблизиться. И, наконец, в пятом классе он сам нашёл учительницу, которая ему преподавала фортепиано частным образом. Так что только с пятого класса он стал музыкой заниматься. И я говорю: может быть, это даже к лучшему? Потому что те, кого с первого класса родители в музыкальную школу таскали, им эта музыка уже вот где была! Так что он избавился от этой лишней нагрузки.

Значит, вы учились на фортепиано и на скрипке?
И.: Нет, эти частные уроки были только по фортепиано. Я готовился к приёмным экзаменам в музучилище. Но я поступил на дирижёрско-хоровое отделение, потому что в музучилище не было отделения композиции. И потом со второго курса я перешёл на теоретическое, изучал историю и теорию музыки. А в консерваторию я уже поступал на композиторское.
А.: Ну и эту свою консерваторию как ты заканчивал? Профессор тебе сказал: слушай, тебе тут нечего ещё два года делать, сдавай программу за один год.
И.: На четвёртом-пятом курсах надо было писать дипломную работу, и он сказал – сделай её за один год.

А какая у вас была дипломная работа?
И.: Симфония. Первая симфония.

Вашим педагогом ведь был Адольф Скулте? Он у нас хорошо известен как хоровой композитор.
И.: Он вообще симфонист. Но хоровую музыку тоже писал. Но он ученик Язепа Витолса (выдающийся латвийский композитор, его именем названа Латвийская государственная консерватория, – прим. авт.), который до революции преподавал в Петербургской консерватории.

То есть это влияние русской школы?
И.: Да, конечно. Первое профессиональное композиторское поколение училось у Язепа Витолса. У нас тесная связь с российской музыкальной культурой. Это с одной стороны. С другой стороны, в те времена в Латвии была сильна германская традиция. Географически мы считались Российской империей, но здесь все господа были немцы. Получалось слияние двух традиций.

УЧИТЕЛЬ БИГ-БИТА

В 1964 году вы закончили консерваторию, и в этот же период, я так понимаю, началось увлечение роком?
И.: Нет, не сразу. В мире появились «Битлы», начался весь этот ажиотаж. Весь мир увлекался. Но я, будучи всё-таки серьёзным музыкантом, не поддавался этому. Для меня это поначалу ничего не изменило. Я пришёл к этому жанру через музыку к кино и театру. Если мне предлагали писать музыку к фильму, где звучит рок-песня, я должен был это задействовать. И главным образом эти мои сочинения появились в такой связи. Так я вошёл в этот мир.

А как до вас доходила эта музыка?
И.: В основном через радио. Можно было ловить. И пластинки, записи тоже уже появились. Это был где-то 65 год.

Вы уже переехали в Лиепаю?
И.: Да, после консерватории.

Вас сюда по распределению отправили?
И.: Да, по распределению. В Лиепайском музыкальном училище я преподавал теорию музыки.
А.: Но это длилось не очень долго.
И.: Два-три года.
А.: Жить сначала вообще негде было, и он ночевал в директорском кабинете. И в шесть утра, когда приходила уборщица, он уже должен был вставать. Немыслимо в таких обстоятельствах жить.
И.: Так закалялась сталь.
А.: Вот-вот. Конечно, он в таких условиях долго не продержался.

И потом вы перешли в театр?
И.: Нет-нет. Я не перешёл в театр. Это ошибка. Много информации, где так пишут. Но это не так.
А.: Он просто писал музыку для Лиепайского театра, когда приглашали.
И.: Да, «Принц и нищий», «Три мушкетёра» и другие спектакли. Ну вот. А потом, когда накопилось уже много песен из фильмов и спектаклей, я подумал: может быть, мы можем тоже собрать маленький ансамбль и давать концерты? И даже можно заработать что-нибудь. И я собрал здесь группу, «Дважды Би Би Эм» (2хBBM). Я играл на клавишных и пел. Мы начали концертировать, и тогда я уже стал писать песни специально для этой группы. В 70-м году мы играли здесь на фестивале «Лиепайский янтарь» («Liepājas dzintars»), первое место заняли. Один год мы проиграли, и потом нас запретили.

А что произошло? Был ведь какой-то скандал?
И.: Да. Мы в одном месте играли и нам преподнесли после концерта круцификс (распятие) вот такой большой. И это было поводом для того, чтобы нас запретили.

То есть вам его просто подарили, вы не специально его выносили на сцену?
И.: Да. Возможно, что это была даже провокация. Мы нравились людям, и в это относительно спокойное брежневское время мы слишком выделялись.

Я нашла несколько концертных записей 2хBBM, а студийных, я так понимаю, нет?
А.: Кто их в студию пустит!

А как всё-таки название этой группы расшифровывается?
А.: Есть два варианта. «Big beat māceklis» – «Ученики биг-бита» или «Biz-biz mārīte» – «Божьи коровки».
И.: «Божьи коровки» – потому что по сравнению с «Битлами» мы вооот такие маленькие. А биг-бит – это стиль, который мы играли.

А кто ещё играл в 2хBBM?
И.: Бывшие или тогдашние ученики Лиепайского музыкального училища.

То есть ваши, получается, студенты.
И.: Да. Ну, я им не преподавал, но вообще да.

А что вас, серьёзного композитора, привлекло в роке?
И.: Я вообще не разделяю музыку на серьёзную и несерьёзную. Народную музыку тоже нельзя считать «серьёзной», она же не академическая. Мне нравится рок, так называемый рок-жанр, но этот жанр тоже очень широкий. Люблю арт-рок, Pink Floyd, ELP, Yes – чудесная группа… Мне даже Deep Purple нравится, потому что в них есть своего рода симфонизм. Даже не в том дело, что они с оркестром выступали. В них есть мышление такое, не развлекательное, а… вещательное. Они вещают, что-то нам говорят. Не то что диско всякое. Развлекательную часть рока я терпеть не могу.

ДЫШИТЕ ГЛУБЖЕ

Я ещё хотела спросить про фильм «Дышите глубже» или «Четыре белые рубашки», в котором звучат ваши песни. Для 67 года это было очень смело. Его ведь тоже запретили? (Премьера состоялась только в 1986 году, – прим. авт.).
И.: Да, запретили, но не из-за меня. Сюжет, конечно, там критический, против бюрократов, которые не позволяют молодым людям выражать себя. Поэтому и запретили.
А.: Но песни, слава богу, пошли своей дорогой.

Песни просто замечательные. Они были сочинены специально для фильма?
И.: Да. Там 6-7 песен, это как раз начало моей работы в этом жанре, как я уже сказал.

Главного героя зовут Цезарь Калныньш – это специально или совпадение?
И.: Это совпадение, так в сценарии. Это фильм по пьесе Гунара Приеде.

А ансамбль «Оптимисты», который в фильме играет, реальный или придуманный?
И.: Придуманный.
А.: Но музыканты, игравшие в этом ансамбле, тоже знаменитые. В фильме снялись композитор Улдис Стабулниекс, трубач Гунар Розенбергс… В то время они, конечно, молодыми ещё были.

А потом песни из этого фильма и репертуара 2хBBM исполняла группа Menuets.
И.: Да. Получилось так. 2хBBM готовились к выступлению на творческом вечере латышского поэта Мариса Чаклайса, автора стихов к песням. И тут нас как раз запретили. Нужно было быстро придумать, кто же нас заменит. Я знал Яниса Блумса, руководителя ансамбля «Менуэт». Они быстро выучили песни, и так началось моё с ними сотрудничество.

У них ведь в конце 70-х вышла виниловая пластинка с этими песнями. Но в студийной записи они звучат совсем по-другому, аранжировки более сложные, с расширенным составом инструментов…
И.: Янис очень серьёзно работал с этой группой, делал раскладки на голоса. Кроме того, он хороший звукорежиссёр. Получилось очень удачно.

Какое влияние на вас оказала латышская народная песенность?
И.: Я думаю, что каждый человек носит в себе базу своего этноса. Он не может отойти от этого, это в его программе заложено. Я родился и живу здесь, здесь родились и жили мои родители, бабушки, дедушки… Поэтому для меня это влияние совершенно естественно, иначе я не могу. Я не могу быть англосаксом, например. И не хочу.

Но подлинные народные мелодии вы не обрабатывали?
И.: Во время учёбы в консерватории я этим занимался. И в финале Пятой симфонии я цитирую одну песню. А больше нет. Но конечно, народную музыку я считаю своей музыкальной базой, основой. Латышская народная музыка – то, из чего я вообще вырос.

Ваши песни очень красивые, запоминающиеся, и какие-то обороты своеобразные, кружащиеся, мне кажется, это как раз от народной мелодики…
И.: Может быть, но сознательно это не делается, это подсознание выходит.
А.: И вы, как человек другой культуры, сразу это замечаете.

РОК, ЛЮБОВЬ И СИМФОНИЯ

Хотела подробнее спросить про Четвёртую симфонию, её замысел…
И.: Замысел Четвёртой симфонии… Это 72 год. Тот период, когда BBM уже не было. И я решил взять песню, которую BBM играла – «Семь грустных звёзд» («Septiņas skumjas zvaigznes») – в качестве одной из тем симфонии. Захотел сделать такое посвящение группе в первой части. А всё остальное – это обычный симфонический цикл.

Но всё равно он нестандартный, хоть там, как положено, четыре части. Первая решена совершенно в неклассическом духе, там ведь нет сонатного аллегро, а есть единое нарастание на основе остинато (повторяющегося ритмоинтонационного рисунка).
И.: Да. Но остинатный принцип, на котором построена первая часть, использовал ещё Равель в своём «Болеро». И Шостакович в Седьмой симфонии. То есть это не новаторство. Информации, которая заложена в основной теме первой части, вполне достаточно, её не надо развивать. И поэтому сопоставления или другой темы там не нужно. Я форму развиваю только в динамическом и тембровом плане.

Но ведь там есть ещё такой суровый мотив у духовых, продолжающий первую тему. Он мне напомнил средневековую секвенцию Dies Irae. Это случайно или намеренная ассоциация?
И.: Да, да, это намеренно. Вы совершенно правильно это прочитали.

А что это за образ? Рок?
И.: Requiem aeternam dona eis Domine.
А.: Ну конечно, судьба! Вся эта история… Ведь он тогда был молодым человек, и вдруг в американку влюбился, и так красиво казалось всё… Но ведь в советское время как: «Как же, ты, советский человек, с американкой? Ни за что!»

Ой, а что это за история? Я знаю только, что у симфонии два финала и первый, с вокалом на стихи американской поэтессы Келли Черри, запретили… а тут ещё и любовь!
А.: Ну конечно! Он в четвёртой части использовал её любовные стихи, и финал не позволили в таком виде исполнять.
И.: Эти стихи не прямо связаны со мной. Но не в этом дело. Мне сказали в Министерстве культуры, что если хотите исполнять, то без слов. Я сделал чисто инструментальный вариант. Мне самому кажется, что новаторство этой симфонии именно в том, что финальная часть – это вокальный цикл. Вот это – новаторство. Я думал – а почему нет? Симфония – это четырёхчастная классическая форма, и нигде не сказано, что там нельзя петь!

У Бетховена в Девятой же поют!
И.: Конечно! Финал Девятой – это оратория. Почему не может быть вокальный цикл? Вот это новшество.

Разница между двумя финалами ещё и в том, что в инструментальном варианте в конце идёт затухание и опять появляется остинато из первой части, а вокальный завершается жизнеутверждающим оркестровым крещендо.
И.: Да, между первой частью, где Requiem aeternam, и финалом, в котором показана сфера мечты, идеала, возникает арка. Поскольку текст убрали, и симфония должна была быть более-менее логично завершена, я должен был заключить её первым материалом. И так она вышла на пластинке (оркестр Латвийского радио и телевидения под управлением дирижёра Л. Вигнерса, – прим. авт.)

Насколько я знаю, премьера вызвала очень большой резонанс.
И.: Позитивный резонанс.
А.: А он ещё бас-гитару и рок-установку там использовал, и в те времена все эти хиппи и молодёжь были в экстазе! Во время концерта они сидели на лестнице, почти снесли там всё! Сама музыка несла такой заряд, что они почувствовали его без слов!

Имант, давайте вернёмся к вашей романтической истории. Получается, что поэтесса Келли Черри – ваша знакомая. А как вы познакомились в те далёкие годы?
А.: Случайно в Москве увидел – и всё! Пропал!
И.: В кафе «Метрополитен» мы пили кофе. Я тогда часто ездил в Москву на кинофестивали. В Доме кино у нас были знакомые, которые нас пускали на фильмы «не для всех». И вот мы в кафе сидели за одним столиком, начали говорить, так и познакомились.

Потрясающе!
А.: И такая любовь! Уже она собиралась переезжать, свадьбу играть. И им не позволили! Двум молодым любящим людям не позволили соединиться.
И.: Да. Судьба. Всё к лучшему.

Я так понимаю, в оригинальном варианте симфония была записана уже в 80-е годы.
И.: Впервые это было в Америке. Запись сделал Кливлендский оркестр, солистка Патти Кохинор, сверххорошее исполнение. Потом было ещё несколько записей.
А.: И несколько лет назад Лиепайский симфонический оркестр опять записал вариант без слов! Нам сперва казалось – что они там натворили! А потом мы успокоились и подумали – ну так же тоже было, так тоже можно…

ОТ «ГРОМА» ДО «РОЗЫ»

Ваша рок-опера «Эй, вы там» (“Ei, jūs tur!”), получается, была первой в СССР, ведь она была написана в 1971 году?
И.: Да, хронологически она была первой. Был один друг, который мне подал эту идею. Он потом уехал в Америку. И потом мой брат Виктор написал либретто.

Это ведь по пьесе Уильяма Сарояна«?
И.: Да, она была опубликована в русском переводе, тут никаких запретов не было. Опера была поставлена в Лиепайском театре в 1977 году. Она не полнометражная, одноактная, идет 45 минут. В середине 80-х Латвийское телевидение сняло по ней фильм, его можно найти на Youtube.

То есть ее поставили ещё в 70-е?
А.: Да, конечно. Там ведь была критика Америки, там плохих показывали!

Да, сюжет тяжёлый. Тюрьма, убийство… А сейчас она где-то идёт?
А.: Её показывали не так давно на одном из «ImantDienas» (ежегодный фестиваль «Дни Иманта» – прим. авт.), где группа Autobuss Debesīs и актриса Национального театра Дита Луриня очень хорошо её исполнили.

В какой-то момент вы отошли от рока. Это было уже после Четвёртой симфонии?
И.: Я всё это время продолжал работать в академических жанрах. Песни писались просто «по пути». Для кино, театра много было написано – нельзя даже сосчитать. Например, для спектакля «Человек, который смеётся» я написал 12 песен.
А.: И люди знают эти песни, но не всегда могут сказать, откуда они. Песни идут в народ!

С группой Pērkons в 1984 году вы записали рок-ораторию «Как море, как земля, как небо» («Kā jūra, kā zeme, kā debess»). Как сложилось ваше сотрудничество?
И.: Юрий Кулаков, бывший клавишник Menuets, основал эту группу в начале 80-х. Но её тоже несколько раз запрещали. И вот однажды им, чтобы себя реабилитировать, нужно было исполнить что-то серьёзное. Я написал для них ораторию, они её сыграли, и всё было хорошо. Но запись, к сожалению, не сохранилась.

Более «лёгким» по звучанию проектом стала группа «Турайдская роза».
И.: Это ещё одна группа, которую я основал. Я написал три программы, старые песни тоже играли, и до сих пор эта группа существует, и я пишу для них песни.

У вас ведь ещё две оперы, не рок, а академические?
И.: На самом деле три. «Ифигения в Авлиде» (по трагедии Эврипида), «Играл я, плясал» (по пьесе Райниса) и уже есть третья – «Матис пивное брюхо». Но она не поставлена.
А.: Очень красивая музыка на текст латышского поэта Александра Чака. Написана к его столетию. Уже начались репетиции… и вдруг всё закончилось. Более 10 лет лежит партитура и… глухо.
И.: Потому что я теперь диссидент.
А.: Он, конечно, провинился, что Россию и Путина поддерживает (имеется в виду открытое письмо И. Калныньша о путях развития Латвии, – прим. авт.). Но всё равно без его музыки ни один праздник не обходится. Всегда звучит музыка Иманта Калныньша.

СЕРЬЁЗНЫЙ ВОПРОС

Под конец серьёзный вопрос – каков ваш творческий метод?
И.: Трудно говорить о методе. Если бы мы были чистыми теоретиками, тогда, может быть, мы нашли бы какие-то формулы или термины, выражения, чтобы это как-то описать. Но я могу говорить только о том, как я думаю, что вообще такое есть музыка. В конце концов, именно это главный вопрос – а что такое музыка? У меня есть такое ощущение, что музыка – это язык, который передаётся и воспринимается телепатически. Поэтому музыка передаёт полную информацию о том, что в ней заложено. Это язык переживания. А методу учат в школе (все смеются). Как ноты писать…

А вы когда-нибудь использовали современные техники композиции, испытывали желание отойти от традиционной мелодики, тональности?
И.: Да, Третья симфония написана в додекафонной технике. Но мне трудно такие техники отнести к музыке в том смысле, о котором я вам сказал – к музыке как языку переживания. Мы можем говорить не только о музыке, но и о живописи, о поэзии, об архитектуре – это тоже разные виды переживания. И я думаю, что многое в ХХ веке в этом смысле пошло совершенно кривым путём. Это другое, это не музыка. И, по-моему, есть большая разница между этими вещами – писать ноты и писать музыку. Я прошёл через это, я знаю все эти новые техники, новые методы. Я побывал там, познакомился с ними, но ушёл от этой компании.

Вы вернулись к языку переживаний.
И.: Да.

Над чем сейчас работаете?
И.: В планах Восьмая симфония. Продолжаю работать и в «несерьёзном» жанре. Готовлюсь к очередным «Дням Иманта». А вообще я не форсирую события.

***
Сегодня композитор ведёт довольно уединённую жизнь в городе Лиепая, куда он когда-то приехал работать. Город красив и спокоен, известен приморским променадом, деревянными домами в стиле модерн, одним из крупнейших в мире механических органов, находящимся в Кафедральном соборе Святой Троицы, и современным концертным залом, напоминающим огромный кусок янтаря. А балтийская погода изменчива, туман сменяется солнцем, почти не переставая дует ветерок…

Именно об этом песня «Pilsētā, kurā piedzimst vējš» («Город, где рождается ветер») – гимн Лиепаи, музыка которого также написана Имантом Калныньшем. А ещё город называют «латышским Ливерпулем»: многие известные в стране рок-музыканты родом именно отсюда (оттиски их ладоней представлены на Аллее звёзд), с 1964 года здесь проводился песенный фестиваль «Liepājas dzintars» («Лиепайский янтарь») – по сути, первый рок-фестиваль на территории бывшего СССР. И сегодня его традиции продолжают латвийские рок-группы.

Елена САВИЦКАЯ
Фото автора и из архива И. Калныньша, а также с просторов Интернета.
Автор благодарит Маргариту Белую за помощь в организации интервью.

Опубликовано в «ИнРоке» №89/2019.