Йоаким Броден (Sabaton): История прежде всего

Кажется, только что, каких-то полгода назад, в канун майских праздников, в Москву приезжал бас-гитарист шведской хэви-метал-группы Sabaton Пер Сундстрём, чтобы представить свою новую работу, посвящённый Первой мировой войне альбом «The Great War». Тогда нашему журналу удалось пообщаться с музыкантом вживую, расспросить о музыке, войнах, мире и о многом другом.

А теперь, когда стало известно о том, что Sabaton приедут в Россию с масштабным турне, появилась возможность поговорить ещё раз – теперь уже по телефону и с вокалистом команды Йоакимом Броденом. Именно он вместе с Пером пишет основную часть музыки и сочиняет тексты; выбор тем и исторических сюжетов – тоже его заслуга. Некоторые из вопросов, которые мы задавали тогда, остались актуальными и сейчас, но есть и те, на которые может ответить именно Йоаким, как вокалист и фронтмен группы…

Для начала расскажите о предстоящем российском турне. Оно охватывает, если не ошибаюсь, 17 городов – от Дальнего Востока до Москвы и дальше. Такие масштабы для вас в новинку?
Да, так много в России мы ещё не играли. Так что я очень жду этой поездки. Хотя к огромным турне не привыкать, думаю, у нас было за прошедшие 12 месяцев 170 концертов! Но чтобы вот так вот проехать всю Россию от запада до востока – такого ещё не было!

Группа известна своими грандиозными шоу, масштабными декорациями и тому подобным. А чего нам ждать в России? Увидим ли мы, например, на сцене танк?
Всё может быть. Дело в особенностях организации, инфраструктуры, бюджета, размера сцены, наконец. Мы надеемся устроить наше шоу в максимально возможном объёме, но не всё реализуемо. Например, доставить его в Москву или Петербургу с точки зрения транспорта и возможностей сцены реально, провезти через всю Россию – не факт, так что не буду ничего обещать. Мне жаль, но танк на каждом концерте мы вряд ли вам организуем. Поверьте, мы его любим и тащим его всюду, куда можем, но… (Смеётся).

Я помню ваш концерт шесть лет назад на разогреве у Iron Maiden в Москве. Тогда было хорошо, но за эти годы вы сделали огромный шаг вперёд, сами собираете стадионы. Вот, например, летом во Франции выступали на замене Manowar, и никто не был разочарован.
Да, было дело. (Смеётся.)

А не чувствуете ли вы лёгкого головокружения от того, что так быстро стали суперзвёздами?
Ну, и да, и нет. Конечно, в последнее время мы явно ускорились, но это как логарифмическая кривая (наверное, он имел в виду экспоненциальную, – прим. ред.), мы всегда прогрессировали, и очень гордимся тем, чего достигли, я имею в виду, гордимся в хорошем, не в жлобском смысле. Для кого-то со стороны кажется, что мы возникли из ниоткуда, потому что мы наконец-то возникли на их радарах, а нам – просто что мы поднялись на такой уровень, что пресса больше не может нас игнорировать. Я, конечно, говорю о мейнстриме – рок-журналисты всегда нас поддерживали. И за последние годы, особенно начиная с альбома «The Last Stand», всё растёт, как снежный ком. Больше людей на концертах, больше тех, кто слушает нашу музыку онлайн, тех, кто её покупает, и даже тех, кто играет на компьютере под наше сопровождение… Мы счастливы такому успеху, но не надо забывать, что мы шли к нему целых 20 лет. (Смеётся.)

Хотелось бы расспросить вас про этот концерт Manowar… то есть, простите, ваш концерт вместо них. Есть записи, где все играют, а вы в это время на краю сцены за столом устроили вечеринку вместе с фанатами. Как вы такое придумали?
Это потому, что я потерял голос в этот день! Причём такого со мной ещё ни разу не случалось. А ведь мы уже 20 лет так выступаем, ну, если точнее, лет 15, в первые годы это была полная ерунда, если честно… И вот возникает ситуация, когда Manowar отказались в последнюю минуту, и нас попросили выйти на замену. (Sabaton играли на французском фестивале «Hellfest’2019» днём раньше, – прим. авт.) А мы всё равно собирались остаться на этот день, само собой, чтобы увидеть Manowar! (Смеётся.) А потом оказалось, что они не будут играть: вот досада! Промоутер попросил нас их заменить, мы решили, ну, это лучше чем ничего… Но ещё с утра у меня начало болеть горло. Такое со мной бывало, раз 10-15 в году, но никогда ещё не становилось реальной проблемой. Ну, на каком-то концерте я мог спеть неидеально, но всё равно спеть! Так что я не разговаривал в течение дня, как я и обычно делаю, а за два часа до выхода на сцену начал распеваться и понял, что голос становится всё хуже и хуже. И за 20 минут до концерта я понял, что не могу петь. Я побежал в гримёрку с сет-листом в руках и сказал Крису и Томми (Крис Рёрланд и Томми Йоханссен, гитаристы Sabaton, – прим. авт.): «Я попытаюсь спеть первые три песни, а дальше вы должны написать к каждому номеру пометки «Т» или «С», кто что поёт». Они: «Что-о? Мы не можем петь!» – «Нет, вы, чёрт возьми, можете, потому что мы не можем отменить концерт. Сначала Manowar, люди уже расстроены, а теперь мы за 20 минут до концерта скажем, что его не будет – так же нельзя! Придётся петь». «А мы текстов не знаем…» «Я вам распечатаю!»
И я скопировал текст, убрал повторы припевов, чтобы всё уместилось большими буквами на листочках А4, и когда на сцене звучало интро, я ещё был у принтера, печатал последние страницы! А потом побежал на сцену, на ходу прикрепляя ушные мониторы. Но на середине второй песни я понял: всё, голоса нет. И обратился к публике с извинениями. Мол, мы старались, как могли, отменять шоу не хотим, поэтому будем выкручиваться.
А вечеринку мы в любом случае собирались сделать. Это был день шведского праздника Мидсоммар (День летнего солнцестояния, – прим. авт.), так что мы пригласили нескольких фэнов из публики отметить его с нами на сцене, с пивом, шнапсом и всем прочим. А я уже к ним присоединился, только время от времени отбегал, чтобы поменять листы с текстами, и участвовал в подпевках, только на октаву ниже. В конце концов всё вышло замечательно, с одной стороны, очень странный концерт, на котором вокалист не поёт, с другой – абсолютно уникальный! Надеюсь, он так и останется единственным в своём роде (смеётся).

То, как вы поступили – и есть черта, которая отделяет настоящего артиста от человека, который просто работает на сцене. Артист может даже неудачу превратить в шоу, творчески обыграть всё, что угодно.
Ну, спасибо! Да, я считаю, Queen были более чем правы, когда сочинили свою «Show Must Go On». Довольно жалко смотреть на некоторые группы, у которых, случилось что на сцене, допустим, микрофон у певца не работает, тут же прекращают играть и ждут, пока проблема не решится. Да, чёрт возьми, выкинь этот злосчастный микрофон в публику, возьми тот, что у гитариста, и спой в него, придумай что угодно, лишь бы это сработало!

Давайте поговорим об альбоме «The Great War». Прошло уже некоторое время, как он вышел, и можно как следует оценить – отличный альбом получился!
Спасибо!

Вопрос из тех, что мы уже задавали Перу. По-русски, и, думаю, во многих других языках слово «great» означает одновременно и «большой» (в смысле размеров), и «великий» (в смысле «славный», «выдающийся»). Какое значение вкладываете в название альбома вы?
Разумеется, «great» значит «большой», а война – большая, всеохватная, небывалая по масштабам, именно так говорили про неё тогда. И, понятно, её ещё не называли Первой мировой войной, потому что не ожидали, что будет и вторая. На этом основывали название и мы. И, конечно, у нас появилась возможность назвать гастроли «The Great Tour»! (Смеётся.)

Вы превратили альбом в нечто большее – целый проект на историческую тематику, у вас есть исторический канал («Sabaton History Channel») на YouTube, где вы объясняете значение песен… Кто его придумал?
Думаю, мы с Пером мечтали о чём-то подобном лет 10, а то и 15 назад, думали, как было бы интересно сделать своего рода документальный фильм. Ведь, сочиняя музыку, мы проводим изыскания, открываем для себя новые интересные страницы истории, и то, что нас впечатляет больше всего, и становится новой песней. Изучая такие сюжеты, проникаешься страстью к их героям, и хочется рассказать о них всем. Конечно, есть темы, которые не нуждаются в разъяснениях, такие как штурм Берлина или, скажем, D-Day (открытие второго фронта, высадка в Нормандии 6 июня 1944 года, – прим. авт.). Но о многих других сюжетах наших песен люди позабыли или даже не слышали. Точно не помню, когда появилась идея своего видеоканала, но это было до 2008 года, в 2006-м или 2007-м, в то время YouTube ещё не существовало, и только через несколько лет о нём начали говорить. Но тогда это было ещё место, куда люди выкладывали своих котяток и пёсиков, а не серьёзная медиаплатформа, как сейчас. По прошествии времени мы познакомились с людьми, которые готовили свою серию передач о Первой мировой войне, они уже знали, как делать материал с исторической точки зрения и в формате YouTube. Короче говоря, мы объединили усилия, чтобы делать то, что нравится нам всем и о чём мы все так долго мечтали.

Самый свежий (на момент интервью) выпуск был посвящён солдатам-миротворцам ООН. Не странно ли выпускать такие вещи в момент, когда по всему миру идут конфликты, вот только что едва не разгорелась война с Ираном, и ООН в таких ситуациях оказывается бессильна?..
Это политический вопрос, и, поверьте мне, нас воспринимают весьма неоднозначно и так, когда мы держимся в стороне от политики и религии. (Смеётся.) Поэтому я никак не обсуждаю эти темы. Но песня сама по себе («Light in the Black» с альбома Attero «Dominatus», 2006, – прим. авт.) представляет собой посвящение не ООН в целом, а солдатам-миротворцам, которые рискуют своими жизнями ради защиты невинных людей. Практически в любой армии, любом объединении людей можно найти героев и подонков, подвиги и преступления. И я не говорю, что каждый солдат ООН – герой, но песню мы посвятили тем из них, кто пожертвовал собой ради других людей.

Вы правы, что не касаетесь политики. Но есть одна крылатая фраза: «История – это политика, обращённая в прошлое».
Да, полностью с этим согласен.

А какова временная дистанция, с которой мы можем коснуться истории, не опасаясь, что это вызовет возмущение сейчас?
Думаю, во-первых, должно пройти определённое время, чтобы люди, которые оказались в гуще событий, смогли хоть немного отстраниться от них. Главное, чтобы появились историки, которые не имеют в своей работе шкурного интереса, не выигрывают от того, что они называют одну сторону правой, а другую – виноватой, одну – победителями, а другую – побеждёнными. Только когда в тему погружаются действительно независимые специалисты, мы можем приблизиться к истине. Безусловно, оружием конфликта становится пропаганда, и чем дальше вглубь истории, тем мы более свободны от предубеждений и способны к объективным выводам. Хотя, честно говоря, если мы взглянем на события шестидесяти, семидесяти, столетней давности, то люди тогда знали только то, что им говорило государство, король, царь, кто угодно… Они верили всему, что говорили про их врагов, потому что у них не было другой информации. С этой точки зрения интересно, как изменились военные действия сейчас – впервые до нас доносятся слова самих солдат! Раньше мы слышали только голоса их командиров, генералов и королей, потому что только они умели читать и писать…

А вот когда вы выбирали сюжеты песен для «The Great War», думали ли вы о балансе между сторонами? Например, если есть песня про Германию, значит, должна быть про Британию, или, скажем, про Турцию… Или главное – яркая история, а за какую страну воевал ваш герой, неважно?
Истории, конечно, прежде всего. О балансе мы тоже задумываемся, но истории – это самое важное. Если сюжет нас впечатлил, мы уже не думаем о том, что он может кому-то не понравиться. Ведь мы поём об истории, неважно, с какой стороны фронта был её герой, мы смотрим на вещи его глазами, а не нашими. И этих сюжетов так много! Например, мы бы хотели ещё раз рассказать о битве при Галлиполи (неудачный десант в турецких Дарданеллах; кстати, песня «Арии» «Прощай, Норфолк» тоже об этих событиях, – прим. авт.), но у нас уже есть «Сliffs of Gallipoli», и мы думали, не сделать ли часть вторую, но решили, что лучше всё-таки нет. А бывает, мы возвращаемся и к музыке, и к сюжетам. Тут есть тонкая линия – как соблюсти баланс и воплотить все интересные идеи… Надо просто пробовать и смотреть, что получается. Итак, у нас есть несколько самых потрясающих историй, мы хорошо их изучили, а дальше надо подобрать с ним музыку, и часто бывает так, что мои любимые сюжеты не воплощаются в песнях, потому что к ним нет подходящей музыки! Например, я очень люблю историю из Первой мировой войны об «Адских воинах из Гарлема» (Harlem Hellfighters), афроамериканских пехотинцах в армии США. Из-за их цвета кожи никто не хотел воевать вместе с ними, но быстро оказалось, что они великолепно сражаются, и уже никто не хотел воевать против них! Представьте, какое было бы крутое название для хэви-метал-песни: «Harlem Hellfighters». (Смеётся.) Но у нас не нашлось подходящей музыки для неё, и пришлось отложить идею на другой раз. Так что в каком-то смысле музыка выбирает сюжеты.

То есть музыка для вас всегда первична?
Да, в 80% случаев это так. Бывает, мы начинаем и с идеи, но лучше всего, если происходит так… Например, предпоследний трек на диске – «The End of the War to End All Wars». Когда я писал музыку, я знал, что песня должна быть ближе к концу альбома, и это некая ретроспектива, образ человека, для которого наступило 11 ноября (1918 года), Armistice Day. («День перемирия» – подписание договора о прекращении военных действий в Компьене, фактическое окончание войны, – прим. авт.). И он оглядывается на войну, которая уже позади. И всё, я не знал, какие там будут слова, только общий смысл. А иногда бывает, что музыка и текст приходят одновременно. В большинстве же случаев музыка появляется первой, но мы знаем, о чём эта вещь будет в целом, о какой именно войне, в какое время всё происходило… Но без подробностей.

Одно примечательное исключение – «In Flanders Fields». («На полях Фландрии», – стихотворение Джона Маккрея, его посвящение павшему другу, один из литературных символов Первой мировой, – прим. авт.) Вы сочинили музыку на уже готовый текст, мало того, это знаменитый текст, часть мировой культуры… Как вы справились с этой нелёгкой задачей?
Это всё Пер! Он как-то сказал мне: «Эй, ты знаешь про эти стихи?» И послал мне текст «In Flanders Fields». Я чуть не взбесился: «Ты что, гад такой, про меня думаешь, как я могу их не знать!» (Смеётся.) И он прислал мне несколько уже существующих песен на эти стихи, предлагая сделать кавер на одну из них. Но заканчивать альбом чужой музыкой… У меня была другая мысль: если это альбом Sabaton, то и песня должна быть «сабатоновская»! Он удивился: «Ты о чём?» А я уже был в студии, что-то сочинял, и я просто нажимал кнопку «запись» на всех каналах подряд. Мне нужен оркестр – хорошо, немного церковного органа, все сэмплы, которые годились… И начал играть. Ведь я с детства играл в церкви и на хаммонд-органе… Итак, я сначала представлял эту вещь как хоровое произведение. А потом мы решили, что в ней должны быть и другие инструменты. Но когда стали записывать в студии, я начал убирать один инструмент за другим. Фортепиано, церковный орган, струнные… И вдруг оказалось, что так – лучше всего! Это единственный случай в истории Sabaton, когда меньше – значит лучше. (Смеётся.)

И эта вещь подытожила весь альбом, придала ему новое значение.
Да, особенно после предыдущего трека, «The End of the War to End All Wars». Ближе к концу он становится таким мощным, грандиозным, все там стараются превзойти друг друга, и музыкально, и по громкости… Чтобы закончить альбом, почему бы не поступить ровно наоборот? Так мы и сделали.

Вы обмолвились, что играли на церковном органе, и хотелось бы узнать побольше о ваших музыкальных корнях. Например, в сети я нашёл информацию, что вы занимались в музыкальной школе при университете города Лулео. Что это было за образование?
Да, была такая школа, и она относилась к университету Лулео, но находилась не там, на Севере, а в нашем городе Фалуне, просто это было удалённое подразделение, как это там… филиал. Честно признаться, это было не самое лучшее место, чтобы учиться. Там собралась куча рок-музыкантов, которые хотели стать крутыми и совсем не хотели сочинять или вообще что-то делать. Они хотели просто взять гитару в руки и играть что хочется. Да, мы с Пером и Ричардом (Ларссоном, экс-барабанщиком, – прим. авт.) стали ходить на эти курсы, и это была действительно возможность чему-то научиться, но, знаешь, если бы я нанимался на работу, то не стал бы их указывать в своём резюме, понимаешь? (Смеётся.)

Среди преподавателей там упоминался барабанщик Морган Огрен…
Да, только он не был в те два года, что мы там учились. Мы занимались на этих курсах весь 2007 год и половину 2008-го, да и то непостоянно, поэтому могли его и пропустить. То есть было так: мы пришли, позанимались три дня, потом уехали в турне с Therion и Grave Digger на месяц-полтора… (Смеётся.) В этой школе было много приглашённых педагогов, которые приезжали на два-три занятия. Например, с нами занимался Маттиас Эклунд, гитарист из Freak Kitchen, он славный парень и потрясающий музыкант.

Да, я его знаю, он много раз играл у нас в Москве. Он прекрасен. А что насчёт хаммонда, как вы стали на нём играть?
Я начал, когда мне было лет девять или десять. В Швеции не было государственных программ, чтобы учиться играть на хаммонде, и я стал брать частные уроки. Вернее, не уроки, а скорее мастер-классы – восемь учеников и одна преподавательница, она подходила по очереди к нам и помогала. А потом я уже ходил к ней заниматься сам. А затем начались выступления в церкви, на тамошнем органе, когда я был свободен от школы. Да, я не религиозный человек, но обожаю звучание органа! Это такой мощный инструмент… В общем, я был счастлив, не скажу, что я стал супервиртуозом, но чему-то научился. А потом стал играть на клавишных в группах, так и попал в Sabaton. Они мне предложили стать клавишником, потом узнали, что я умею сочинять, а потом попросили и петь в группе, пока они не найдут вокалиста. И я… до сих пор пою. Двадцать лет прошло. Вот ленивые задницы! (Смеётся.)

А почему вы выбрали изначально хаммонд-орган, не фортепиано или там скрипку?
Потому что хаммонд был у нас дома! Отец очень любил на нём играть, и я думал, что он играет супер, хотя на самом деле это было отстойно, просто я не знал об этом. Он просто брал и долбил на нём какой-нибудь ритм, три аккорда (напевает), и все говорили: «Ух ты!» А потом была мысль учиться на гитаре, но все вокруг на ней играли, и надо было ждать целый год, пока не появится место, ну а скрипка… вообще ни о чём. А вот хаммонд – это круто!

В песне «Red Baron» с нового альбома есть отличные партии хаммонда. Почти как в «Easy Livin'» Uriah Heep!
О, ты это заметил, молодец, спасибо! (Смеётся.) Я тоже, когда сочинял эту вещь, подумал: «Чёрт побери, это же «Easy livin'» получилась, так нельзя». А потом решил, что это хорошая песня хорошей группы, почему бы и не записать…

Никогда не поздно написать ещё раз хорошую песню. (Смех.) А что насчёт вокала? Вы поёте совсем не как типичный хэви-метал-вокалист! У вас более рычащая манера, вы не стараетесь петь английский звук «r», вместо этого акцентируете его рычащий вариант – «рррр»! Как вы пришли к этому стилю?
Просто я ничего лучшего не знал! И не предполагал, что стану певцом. Играл на клавишных, и мне предложили микрофон, пока не найдут вокалиста. Я отвечал: «Я же не умею петь!» А они: «Просто кричи в микрофон, чтобы мы поняли, какие мелодии у тебя в голове». Я так и сделал. И вдруг в 2005-м мне сказали, что я – вокалист, и они нашли клавишника. Я подумал: «Что за чёрт, это же моя работа!» А петь я никогда не учился, и до сих пор не ощущаю себя певцом по-настоящему. Просто в своё время в нашем городе Фалуне найти такого вокалиста, какой нам требовался, было очень трудно. Но что вышло, то вышло. Вроде годится. (Улыбается.)

Занимаетесь ли вы своим голосом, делаете ли упражнения?
Нет. Я распеваюсь, репетирую и всё прочее, и на каждом диске пробую какие-то вокальные новшества. Не всегда они оказываются в итоговом миксе, но в этот раз кое-что получилось – например, динамические контрасты и «взрывное» произношение в «The End of the War to End All Wars». Ещё там есть такой «скользящий» приём в некоторых местах, можно даже назвать это восточной мелизматикой. Всем понравилось, и это попало в микс.
А что касается занятий… Для меня упражнением бывает попытка спеть то, что я сочинил на фортепиано. Так не только с вокальными партиями бывает, но и с риффами – приносишь его, и говорят: «Круто! Но погоди… я же это не сыграю!» Поэтому приходится учиться… Так я и учусь постепенно…

Знаю, надо закругляться… Хотел бы задать короткий, но серьёзный вопрос. Какая у вас самая любимая песня на военную тематику — не из репертуара Sabaton?
Самая-самая песня о войне… (Вздыхает.) Вот ведь вопрос. И, я полагаю, киномузыка исключается.

Почему бы нет?
И речь идёт о роке, верно? Да, я знаю, это песня о конфликте, и хотя она немного в стиле «хиппи», я считаю её одной из лучших песен, что были написаны о войне. Это «Lady in Black» Uriah Heep. Она – в десятке моих самых любимых песен, при том что там всего два аккорда!

И моя любимая тоже. Кстати, если бы вы спросили кого-нибудь из России, вам бы наверняка назвали песню «Журавли». Это не рок, а такая эстрадная вещь, но у неё глубокий смысл, она оплакивает души павших солдат…
Да, я должен поискать её…

Ну всё, удачи, и хорошего турне. Ждём вас в Москве!

Даты гастролей Sabaton:

6 марта, Южно-Сахалинск, «Столица»
7 марта, Владивосток, «Fesco Hall»
8 марта, Хабаровск, «Loona»
10 марта, Иркутск, «Wild Horse»
11 марта, Новосибирск, ДКЖ
13 марта, Москва, СК «Мегаспорт»
14 марта, С.-Петербург, СК «Юбилейный»
16 марта, Омск, «Angar»
17 марта, Тюмень, «Байконур»
19 марта, Екатеринбург, «Teleclub»
21 марта, Уфа, «Tinkoff Hall»
22 марта, Самара, «Zvezda»
24 марта, Волгоград, «VS Club»
26 марта, Нижний Новгород, «Milo Concert Hall»
28 марта, Воронеж, «Palazzo»
29 марта, Ростов-на-Дону, «Дон Арена»
31 марта, Краснодар, «Arena Hall»
2 апреля, Минск (Беларусь), «Prime Hall»