Интервью, которое мы публикуем на сайте сейчас, было взято в сентябре 2013 года на фестивале «Rock In Opposition» во Франции, где играли Faust, а напечатано — в ИнРоке №62/2013. Спустя шесть лет Жан-Эрве Перон и компания приезжают с концертом (уже не первым, отметим) в Москву. 29 ноября Faust выступит в клубе «Дом» в рамках фестиваля, посвящённого краут-року и экспериментальной музыке…

---

Среди групп-основателей музыкального стиля краут-рок Faust – одна из немногих, активно действующих и по сей день. Одно время параллельно играли целых две версии «Фауста», но в конце концов музыканты пришли к согласию, что «настоящий» Faust один – тот, где в составе двое из музыкантов-основателей: басист Жан-Эрве Перон и барабанщик Цаппи Дирмайер.

Мы услышали Faust и познакомились с Жан-Эрве на французском фестивале «Rock In Opposition» в сентябре 2013 года. История знакомства стоит отдельного рассказа. Еще на открытии фестиваля в холле Дома музыки, когда деловитые организаторы-авант-рокеры и приглашенные функционеры из местных мэрий, все в костюмах и галстуках, зачитывали друг другу приветственные речи, в толпе выделялся худой седовласый хиппи, державший на поводке собаку. Когда ему дали слово, он, оживленно жестикулируя, выкрикнул несколько фраз-лозунгов про свободу, искусство, сопротивление – казалось, он один тут по-настоящему был «в оппозиции»!
Чуть позже, когда мы болтали с кем-то из продавцов CD, незнакомец, услышав, что мы из России, сам начал расспрашивать – кто мы, как приехали, делился воспоминаниями о концертах в Москве и Петербурге. А мы всё гадали и пытались понять по его репликам – с кем же всё-таки разговариваем? Всё выяснилось этим же вечером, когда Faust были хедлайнерами первого дня фестиваля.
Выступления Faust нисколько не похожи на ностальгический концерт рок-легенды из 70-х. Это всегда потрясение, встряска, непредсказуемость. Дикие маски, дым, огонь, грохот, абсурдистские сценические действия. После концерта чувствуешь боль в ушах, стойкий запах гари и какую-то странную просветленность.
На следующий день голова прошла, появились мысли и время для интервью. Мы беседовали днем на природе, рядом с концертным залом «Maison de la Musique». На юге Франции в сентябре еще лето, Перон и его друзья – клавишница Жерардин Суэйн и гитарист Макс Манах, сидели под кустами сирени, и мы вели неторопливую беседу. До открытия второго дня фестиваля оставалась еще пара часов. Вечный спутник Жан-Эрве, пёс по имени Балу, тихо лежал, делая вид, что привязан к ножке пластмассового кресла.

Мы хотели начать с истории, но, поскольку с вами Жерардин и Макс, давайте сперва поговорим о них. Расскажите о новом составе Faust, о том, что каждый из его участников приносит в группу.
Жан-Эрве Перон: Хорошо. В группе Faust сейчас два участника-основателя, Цаппи, он же Вернер Дирмайер, который молотит на разных железяках, и я, Жан-Эрве Перон – играю на басу, трубе и пою. Мы с Цаппи решили продолжать дело Faust, но некоторые из оригинальных музыкантов пропали, некоторые вообще умерли, некоторым это стало уже не интересно. А нам хотелось, чтобы история группы продолжалась. И мы позвали в новую главу этой «Саги о Фаусте» несколько молодых музыкантов. Вот – Жерардин Суэйн, она художница из Британии, ирландских кровей, очень талантливая, еще она играет на клавишных, сочиняет прекрасные тексты и, самое главное, способствует созданию интересных ситуаций. А Макс Манах – еще моложе, он играет в проектах Fahrenheit и Toys R Noise. У каждого из нас – это важно – есть свои проекты. Мы с Максом встретились на Avantgarde Festival. Это мой личный проект, я организую фестиваль, который проходит каждый год на севере Германии. С Жерардин Суэйн мы тоже там встретились. («Да!» – кивает Жерардин). И с Джеймсом Джонстоном. Такова наша история.
Пьер Шевалье, клавишник Present, Aranis и многих других групп, пришел к нам, потому что он наш друг. В группе у нас работает «правило трёх Ф»: Faust, Food & Friends. («Фауст, еда и друзья»). Очень важный критерий по выбору людей! Важно выбирать друзей.

А еще «French» – французов?
П.: Да! (Смеется.) И «Funny» – людей с юмором. А еще энтузиазм. Идеализм. У нас был выбор из куда больших виртуозов, но скорость игры тут не важна. Важна убежденность, готовность посвятить себя общему делу. Чтобы играть в Faust, нужна чертовски сильная посвященность. Это как рабство. Наши турне – очень трудное занятие. На концертах – весело и приятно, но всё остальное требует серьезных жертв.

На афишах сказано, что Faust – группа немецкая…
П.: Это шутка! Смешно даже, мы играем уже 40 лет, и все по-прежнему говорят, что мы немцы, да и прекрасно, ведь так называемый краут-рок должны играть немцы, да? Но и в оригинальной команде был один австриец, один русский – то есть славянин, человек с востока, и я – француз. Ну, ладно, и два немца. Но мы никогда не ощущали себя по-настоящему немецкой командой, такой, как Kraftwerk, Can, Guru Guru, где все сплошь немцы. Поэтому наша «немецкость» подавалась больше как шутка. А сейчас – француз, ирландка, итальянец, австриец… И мы объявляем: «Мы – Фауст, немецкая группа!» Конечно, это шутка. (Смеется.)

(Пёс, которого Жан-Эрве привез с собой, отвязывается от поводка и начинает носиться по лужайке, задирая других собак.)

Кстати, вы всегда путешествуете со своей собакой?
П.: Да. Мой пёс всегда со мной.

Он – как часть семьи?
П.: Он – часть меня. Я хочу стать псом; пес хочет стать человеком. Мы с ним родственные души. (Улыбается.)

После вчерашнего концерта, а это был первый раз, что я вас увидел, я всё пытался понять, как воспринимать всё увиденное и услышанное. Это реконструкция стиля и духа краут-рока 70-х, или музыка, рожденная сейчас и принадлежащая настоящему моменту? Путешествие, которое продолжается и по сей день?
Жерардин Суэйн: Да, думаю, это музыка настоящего времени. Мы продолжаем путешествие. Макс принес в группу много нового, Пьер… каждая новая личность в группе ее обогащает. Идет постоянная аккомодация новых участников, мы приноравливаемся к их манере поведения, иногда бывает странно, но чаще всего – классно. Кто-то вносит долю серьезности, кто-то – юмора. И это всё движет нас дальше, потому что нет никакого священного алтаря, незыблемых устоев группы Faust, наш концерт – не способ поклонения авангарду, что бы под ним ни подразумевали. Выступления не входят для нас в привычку. На сцене никто не знает наперед, что произойдет. Это постоянное общение друг с другом.
П.: Она отметила очень важный аспект. Принцип Faust всегда был таков – когда мы где-то играем, приезжаем в новое место, мы не стараемся контролировать ситуацию, изменять ее под себя. Мы принимаем всё как есть и работаем с этим. В составе Faust никто никогда не скажет – ох, в этом зале плохая акустика. В любом зале акустика есть. Она может быть плохой, хорошей, мерзкой, но как бы не звучал зал, он в любом случае звучит. Мы никогда не стараемся воевать с этим звучанием. Мы работаем с ним заодно.
Очень важное значение для Faust имеет шанс, возможность – если в ней заложен риск. Если окажется, что перед нами препятствие, мы не будем говорить – мол, у нас есть Программа, и мы ей будем следовать, невзирая ни на что. Нет, у нас есть идеи, но нет программы. Мы никогда не составляем сет-лист заранее. Он всегда появляется непосредственно перед выходом на сцену. Мы собираемся в круг, каждый подкидывает идеи, мы собираем их вместе и составляем план. Это может быть рисование картин, разговоры, что угодно.
То, каким будет концерт, зависит от всего сразу. Люди, которых я встретил перед концертом, те, кого вижу в зале, аппаратура, техники, дорога до места, предыдущие концерты, то, какого размера зал, чем он пахнет… (Улыбается.)
Ж.: Мы как-то составляли сет-лист под впечатлением от дорожной аварии, в которую попали по пути в Рим. Или от рождения ребенка. Или от чьей-то смерти, катастрофы. Каждое событие дает концерту свою окраску. И это очень напряженный процесс – почти как в семье. Очень напряженное всматривание в самого себя на определенном уровне. Ты видел наш концерт – мы никогда не красуемся на сцене, никто не старается выглядеть круто просто так. Это всегда трудный эксперимент – во всяком случае, для меня.

Значит, в вашей музыке прежде всего важна импровизация? Или всё-таки многое сочиняется заранее?
Макс Манах: Это похоже на дадаистскую [подготовленную] импровизацию. Я знаю музыку Faust многие годы… И мы играем те же самые песни, но каждый раз «живьем» они превращаются во что-то иное. Это прекрасный момент, когда все собираются перед концертом за столом и обсуждают идеи, что-то новое рождается здесь и сейчас.

П.: Говоря обо всём этом, надо учесть, что композиции Faust, как правило, крайне незамысловаты. Они основаны на простых ритмах. Допустим, одна композиция: «Дум, да-да-да-дум, дум, да-да-да-дум». Всё! Это тема. Или: «Дум-дум-дум, дага-дум!» Это уже другая. И третья. Ничего сложного, и остается простор для игры. Вот почему мы можем играть «живьем» композиции – на очень базовом, простом, минимальном уровне, и эта простота открывает нам возможность для чего угодно. Чего угодно! Мы можем танцевать, вязать спицами, орудовать бензопилой, пылесосить, играть на гитаре, наконец! Всё возможно. Так что, в этом смысле, да – мы используем смесь композиции и импровизации с преобладанием последней.

Но вы ведь используете и подложки, заранее записанные фрагменты. Звукорежиссер за пультом должен знать, когда их включать!
П.: Это не звукорежиссер! Это мы сами. Кстати, и звукорежиссер, и световик для нас – тоже артисты. Мы оставляем им свободу делать всё, что они захотят. Даже поощряем, просим реагировать на музыку так, как им кажется нужным. «Не бойтесь изменить нашу музыку!» – говорим мы звукорежиссеру. Что касается записанных звуков, мы создаем их сами. У нас есть полевые записи, всяческие педальки, приборы, штучки-дрючки, и с ними мы создаем наш акустически-визуальный мир.

Интересно, вы назвали свой концерт «акустически-визуальным». У многих групп есть большой элемент шоу, не получается ли, что на концерте Faust визуальный эффект заслоняет всё остальное? Придя с концерта, люди будут говорить друг другу: «Представь себе, у них были искры, дым, огонь, шум, бензопила!»
П.: Это жизнь!

Но они ведь запомнят вас не по музыке, а по эффектам.
Ж.: Каждый человек унесет с концерта то, что ему ближе. Одни – музыку, другие – образы. Музыка – то, что отделяет нас от животных. Цивилизация началась с барабанных ритмов – мы танцевали, проводили всю жизнь под них. У людей очень странные идеи по поводу того, что музыка должна значить для них. Я вчера слушала группы – это чудесно, когда звучит такая музыка, все эти сложные размеры, но одними размерами дело не заканчивается. Люди могут плакать под простейшую мелодию, и никто не вправе запрещать им это делать, говорить, что музыка должна быть сложной. Или, наоборот, требовать любить по причине одной только сложности. Вообще что-то от кого-то требовать – наглость. Если на наш концерт придут дети и потом будут вспоминать дым и огонь – отлично!
П.: Значит, их проняло. Мы достигли какой-то струны в них, пробудили вибрации. У нас есть не только уши – еще и глаза, нос, пальцы, чтобы трогать и чувствовать вещи.

Жерардин, вы ведь художница, на концерте вы рисовали на человеческом теле. Было ли это предусмотрено заранее, знали ли вы, что будете рисовать?
Ж.: Нет, абсолютно. Он [Франсуа, барабанщик группы L’Enfance Rouge] был немного раздражен, что его вытащили на сцену, кажется, он не вполне врубился в эксперимент. Это как секс – бывает, что он состоялся, но получилось как-то не очень. (Смеется.)

(Обсуждают с Пероном подробности.)

У вас еще и множество коробочек с разными эффектами, которыми вы оперируете.

(В дело вмешивается пёс. Он опять отвязался и убежал! Перон щелкает пальцами, подзывая его, но пытается сосредоточиться на разговоре.)

П.: Эффекты – это загадка! Мы пытаемся с ними справляться как-то. Мы пытаемся балансировать как-то между определенной долей порядка, подготовленности, дисциплины – именно ее я имел в виду, когда говорил, что в группе Faust играть нелегко, – но когда мы наконец даем себе волю, то открывается огромная свобода действия.

Многие артисты стараются угодить публике, сделать ровно то, что она ждет. Другие проводят слушателя через серию состояний, в том числе трудных и даже неприятных, приводя в итоге к катарсису. Для вас это – так? Стараетесь ли вы намеренно провести себя и слушателей через боль и стресс, чтобы достичь очищения?
П.: Может, лучший ответ на все вопросы в том, что у нас нет никакого плана. Я всё время возвращаюсь к этой мысли в разговоре. Когда мы на сцене, мы не ставим точной цели – в том числе и достичь катарсиса. Но в одном соглашусь – моя функция как артиста состоит в том, чтобы развлекать аудиторию. Но это не сводится только к тому, чтобы доставить ей удовольствие. Подобное было бы проституцией. Но часть задачи – всё-таки в том, чтобы сделать публике приятное. Люди купили билет на концерт Faust, и у их есть определенные ожидания. Нет смысла выходить и говорить: «Нет! Вы не услышите ничего из того, что ждете!» Поэтому мы всегда вставляем хиты Faust в сет-лист.
Другая идея – в том, что люди, уходя с концерта, должны уносить в голове своей вопросы, а не ответы. Я хочу встряхнуть людей – не в плохом смысле. Цель артиста – открывать глаза, открывать сознание, открывать двери в иные измерения. Этого не добиться, будучи только приятным. Иногда надо напугать – в хорошем смысле слова. Нужна нестабильность. В состоянии дисбаланса живее всё чувствуешь, это оптимальная ситуация для восприятия других чувств, других сфер.
На самом деле мы не стараемся сделать именно то или это. Мы хотим затронуть так много ваших внутренних струн, как только возможно. Мы хотим, чтобы все эти струны зазвучали.

Открыться можно, чтобы получить некий месседж. Что это за месседж?
П.: Blue.

(После долгой паузы.)

Пожалуйста, поясните.

(Пауза продолжается. Жерардин таинственно улыбается. Интервьюеры в недоумении.)

Э-э-э, мы хотели спросить про вашу композицию «Krautrock»…
П.: (Прерывает.) Я знал, что вы спросите. Уж простите, что я монополизировал весь разговор, просто я знаю, как ответить. Песня – это наша реакция. Я уже говорил об этом: существуют стереотипы относительно разных национальностей. Русские – люди загадочные, британцы делают плохое пиво, французы – хорошие повара, а немцы – люди без чувства юмора. Кое-что из этого правда, большая часть – нет. Так вот, когда британцы услышали нашу музыку, они почувствовали дисбаланс, удивление. Мы продолжали делать свое дело – это другая часть вопроса. Мы стремились восстановить немецкую идентичность, которая оказалась стерта. А британцы, простим им плохое пиво, люди с чувством юмора. Поэтому они назвали наш стиль krautrock, сперва – в шутку. А мы сказали – отлично, мы принесем вам наш рок, краут-рок! «We will rock you, krautrock you!» А по прошествии времени они попривыкли и эту музыку полюбили. И выражение «krautrock» прижилось и стало комплиментом, общепринятым определением. Оно полностью лишилось первоначального смысла, а ведь «краут» применительно к немцу – это оскорбление. Если вы скажете немцу – эй ты, краут, это как пощечина по лицу. Особенно для молодежи. А мы взяли шутку, приняли ее как шутку и отбили мяч на другую сторону. И как только мы говорили: «We’re going to kraut rock you!», публика отвечала: «О, йееее!»

Когда вы сочинили эту вещь, в 1973 году, само явление уже давно существовало. Вы задумали ее как своеобразный символ стиля или как иронию над ним?
П.: Нет-нет.
Ж.: Это пришло из английской музыкальной прессы. Семь групп из Германии обладали очень характерным звуком. Они должны были как-то всё это назвать.
П.: Может, речь идет вот о чём. Краут-рок не ограничивается каким-то одним типом музыки. Группы из Берлина – одна школа, Кёльн и Дюссельдорф – другая, Мюнхен – третья. Все эти люди жили в разных городах, но находились в одной общественно-политической ситуации, в послевоенной Германии. Разные личности были вдохновлены одними условиями. Вот почему у нас получалась музыка разная, но у нее есть общие черты. Найти и явно указать их очень сложно. Похоже, одна из них – репититивность. (Настукивает ритм.) Моторик, роботик, – чемпионами такого звучания были Kraftwerk. Мы – тоже, в некоторой степени. Так что повторяемость была одной из характеристик, были и другие. Трудно всё сказать.
Ж.: Жанр еще и очень сексуален. И в нём были женщины. Музыка звучала очень современно, но при этом ничего не имела общего с американским блюзом.
П.: Мы совершенно сознательно отказались от него. Немецкая музыка – из-за маршей и не только – по всей Европе отвергалась, да что там музыка, целой страны и культуры словно больше не было. Мы были парализованы, завалены добром, нам совершенно чуждым – «Макдональдс», «Кока-кола» и так далее. Это – не наше! Трехаккордный блюз нам не близок. Скорее уж трехдольные ритмы и марши – раз-два, раз-два, – без связанного с ними негатива. Это и есть краут-рок.

А какие были самые важные влияния лично для вас?
П.: Моя мама! Когда я был еще в животе, она всё время пела. Вот самое главное! Для каждого это так. Лет в 12 я слушал музыку по радио. Радио – техническое средство. Искусство всегда тесно связано с индустрией, подпитывается ей, вдохновляется ей. Ты (смотрит на Жерардин) можешь рисовать краской «кобальтовый синий», потому что химики открыли этот красящий пигмент. Самый прекрасный художник не смог бы нарисовать этот цвет, если бы индустрия не создала его. Мы не могли бы играть на саксофоне, если бы индустрия не открыла металл, из которого он делал. Я бы сказал даже, что искусство – это сухой остаток (residue), это прекрасная соль индустрии.
Ж.: Я думаю, это не остаток. Это симбиоз.
П.: Может, слово «residue» звучит негативно.

(Балу! Балу! – кричит своему псу по-французски. Пёс бегает кругами по траве и гавкается с другими собаками.)

Ж.: Искусство само по себе бесполезно. Оно существует лишь в симбиозе с чем-то. Cлово «art» (искусство) сродни слову «artificial» (искусственный), это почти что «ложь». Оно и в русском языке точно так же. Между искусством и индустрией есть взаимосвязь. Индустрия создает средства, искусство берет их и ставит себе на службу.

Расскажите, связывало ли вас что-нибудь в 70-х с академическим авангардом? Одна из вещей Faust, очень короткая и весьма авангардная, близка технике пуантилизма…
П.: «Picnic On The Frozen River».

Точно. Это пародия или всё всерьез?
П.: Нет, не пародия. Мы никогда не собирались делать пародии. Пародия – это очень сильное слово. Оно означает – взять что-то и высмеять, показать с дурацкой стороны. Наверное, ты слышишь здесь влияния. Да, влияния были. Когда растешь, сталкиваешься с разными медиа, радио, телевидением, друзья слушают что-то незнакомое, потом путешествуешь, встречаешься с новыми вещами… Лет в 20 начинаешь искать новую музыку уже сознательно. Всё может быть источником вдохновения. Если вопрос о том, что было влиянием для меня вообще – повторюсь, это моя мама. Но после нее – это просто мой азарт. Я признаюсь, мне нравится Боб Дилан. Но ты же не скажешь, что я вдохновлен Бобом Диланом? Нет, я вдохновлен мамой, которая пела мне в детстве.
Я люблю Майлза Дэвиса, Тони Конрада, многих-многих. Я люблю Fahrenheit, люблю The Byrds (или пение птиц?). Это, может, самонадеянно, но как может быть иначе? Как можно назвать человека, который повлиял на тебя больше, чем другие? Это значит просто обманывать себя.

Стиль краут-рок сейчас стал уже не только немецким, а общемировым феноменом. Как вы относитесь к «краут-року не из Германии», какие бы вы группы выделили, может, из России?
П.: Прежде всего скажу вот что. Я больше не идентифицирую себя с краут-роком. Я полностью идентифицирую себя с группой Faust. А краут-рок изменился – сперва он был шуткой, потом признанным академическим жанром, потом – проституткой масс-медиа. Всё, что появлялось в Германии, пресса называла краут-роком. Сейчас это мода. Стало модно играть такую музыку. А в самом начале это было нечто без имени, только идея, потребность выражать свои чувства в такой форме. Сейчас я себя с краут-роком вовсе не ассоциирую.
Что касается групп, я играл с одной группой из России. Не помню названия… Они авангардисты, у них не было инструментов, не было денег, но они были так увлечены своим делом! Вот они – точно на меня повлияли, но не своей музыкой, а своим отношением к музыке. Я и не хочу называть никакие группы – их так много, в голове не удержишь названия. Скажи, кого ты хотел назвать, кто играет краут-рок в России?

«Весперо». Они назвали свой недавний альбом «Subkraut».
П.: О, отличная шутка! Про них я не слышал. Пожалуйста, познакомь меня с ними!

Владимир ИМПАЛЕР
Елена САВИЦКАЯ
Фото автора.
Благодарим Мишеля Бессета и Гаэля Пешо (RIO Festival) за помощь в проведении интервью.
Отчёт с RIO Festival-2013 (оборванный на середине из-за глюков переноса сайта, когда-нибудь починим):
http://inrock.ru/live_reports/rio-festival-tri-dnya-v-oppozitsii