Джон Кейдж и «Европера»: Крепкий помидор постмодернизма
John Cage,Local,Москва,обычный,Театральный центр им. Мейерхольда,Федор Амиров Вполне представляю, что рецензия на концерт авангардно-постмодернистской оперы, написанная слушателем рок-музыки – есть беспримерная наглость. Между тем эта самая наглость, кажется, и была общим знаменателем деятельности американского композитора Джона Кейджа, который как-то заявил, что готов всю жизнь биться лбом об стену творчества.
В процессе этого битья Кейдж изобрел принцип случайности – или сотворчества зрителей, что суть одно и то же. В рамках исполнения его знаменитой «4’33» частью музыки становятся смешки, сопение и скрип стульев. А в поставленной сейчас в Москве «Европере 3 & 4» само содержание и ход постановки решается по велению зрителей, которые прямо перед концертом выбирают, какие оперные арии и в какое время им предстоит услышать.
Именно этот процесс выбора был первой, идущей еще до официального начала постановки частью оперы. На высоком пятом этаже Центра Мейерхольда (новенькое здание, которое театр делит с офисом Мегафона и каким-то банком) собралась публика в пестрых костюмах, в которой довольно трудно было определить, кто – участник, а кто – зритель. Вернее, некоторых участников мы уже знали – например, пианист Фёдор Амиров недавно играл на ProgDay, здесь же он был в одной из основных ролей – пианиста, шоумена и, как заявил ведущий, «обладателя черного пояса по фортепиано». Другой – один из участников команды «Greenwave Music», музыкант Тимур Муканов, которому выпала роль просто ставить пластинки на патефон. Были и еще знакомые «гринвейвовские» лица, что неудивительно – Мария Крупник, «пиарщик» спектакля, тоже оттуда.
В рамках «голоса судьбы» или чего бы там ни было мы тоже приняли участие в предконцертных аттракционах – так, надо было вытянуть из корзины шарик с номером, выбрать арию по вкусу (я выбрал «Снегурочку»), произвести какие-то не совсем ясные манипуляции с живым попугаем… и так далее, и так далее. Так незаметно прошло полчаса ожидания, и публика заполнила зал, скорее напоминающий маленький стадион: по стенам ряды сидений, в центре – сцена. На черном полу сцены линиями прямо при нас расчертили «шахматное» пространство. Проектор сверху высвечивал на нем номера клеток. По углам – черный рояль, амировский синтезатор и «джукбоксы» – старомодные «радиолы» и совсем уж допотопные патефоны, столики с пластинками. И действующие лица – два пианиста, несколько «операторов патефона», три певицы и три певца. Ведущий ехидным голосом сообщил о программе: первое отделение длится час и десять минут, второе – тридцать минут, запомните эти цифры и теперь слушайте, что вы только что понавыбирали. И мы начали слушать…
Пересказывать происходящее бессмысленно, да и нечего. На протяжении первых 70 минут со сцены то поодиночке, то по две-три сразу звучали классические оперные арии, то на русском, то на итальянском (собственно, никакой специально сочиненной музыки здесь нет). На патефонах заводились те же, а может, другие арии. Оба пианиста (второй — Иван Соколов, преподаватель Московской консерватории) играли что-то свое. Женщина в костюме медсестры выходила на сцену с табличкой «Кто хочет спать, пусть спит», кто-то жарил яичницу, изображал дуэль, за кем-то гонялся… Певицы доставали из декольте камертоны и настраивались, прежде чем запеть очередную арию (а попробуй найди нужную ноту в этой какофонии!) Порой этот размеренный ход событий сменялся угрожающими оркестровыми звуками откуда-то из-под потолка, певцы и певицы сбивались в кучу в центре зала, присев на корточки и обхватив голову руками, и один только Фёдор Амиров – звезда! герой! – бегал вокруг, в экстазе простирая руки, словно персонаж рассказа Туве Янссон «Филифьонка в ожидании катастрофы». «На этот раз с первого отделения ушло всего пять человек – вчера их было шесть!» – прокричал ведущий уже во втором часу действия, когда даже те, кто хотел спать, успели уже проснуться, а те, кому не спалось, прочувствовали атмосферу авангарда по самые помидоры.
Второе действие было лаконичней – также в соответствии с «принципом случайности» была выбрана одна певица из всей труппы, один пианист, один «патефонист» (им стал Амиров), а второй вокал был обнаружен… в зале. Плотный мужчина в гражданской одежде активно упирался, не хотел идти, но, переодевшись во фрак и выйдя на сцену, выдал такого крепкого баса (в песне Варлаама из «Бориса Годунова» Мусоргского), что стало ясно – казачок был засланный. Пока он переодевался, пианисты исполнили – в четыре руки! – знаменитую «4’33». В зале воцарилась благовейная тишина, нарушенная детским возгласом: «А почему они не играют?» (Истина глаголет устами…) Хотя они всё-таки _играли_ — играли реакцией публики, особенно Амиров, под конец «произведения» изобразивший эдакий апофеоз беззвучных страстей… Затем певец и певица спели свои арии, уже не перебивая друг друга, и под конец все замерли, благовейно окружив радиолу и поаплодировав доносящимся из ее нутра звукам. Был у действия и «бонус», но о нём попозже.
Пока попытаюсь высказать свои ощущения от действия. Интересно погрузиться в атмосферу этого коллективного восприятия современного искусства, эдакого сосредоточенного придумывания того, чего нет изначально, но по ходу постановки, безусловно, появляется. И явственное напряжение, стремление убежать от нелогичности, прекратить пытку бессмыслицей – но условности, правила приличия этого не позволяют, и постепенно зритель находит в ней свой какой-то смысл. Как будто от этого зависит сам факт его спасения из этого закольцованного хаоса, как сказали бы музыковеды, «шизофонии».
Если воспринимать работу как чисто музыкальную, то в ней, конечно, чувствуется изрядная издевка над жанром оперы, законсервировавшимся и отчаянно несовременным. Здесь – полная противоположность и в то же время сходство с козловскими «Opera Nights», только там выхваченные из контекста оперные «хиты» поют официанты с подносами, здесь – «фигуры» на шахматной доске, но и в том, и в другом случае музыка поставлена на службу чему-то совершенно чуждому ее изначальной мотивации. Создатели «Европеры» – как тот вегетарианец из анекдота, который ненавидит растения.
Другой аспект – в соотношении актуальное/устаревшее. Факт, что чем более современнее стремиться быть автор, тем быстрее ветшает его творчество. Клипы MTV, синтезаторы начала 80-х, звуки модема и так далее, и так далее. Как оказаться вне времени? Для этого можно прибегнуть к искусственному «состариванию». Для этого – все патефоны, скрип винила, расчерченная мелом доска и расфуфыренные оперные певицы.
Так «Европера» превращается в постановку о бессмысленности творчества. Мы видим вереницу одинаковых и незапоминающихся попыток заявить о себе, встать на какой-то случайный квадратик клетки и спеть какую-то случайно выпавшую арию — перекрикивая своих коллег, да еще и соревнуясь со всем богатством того, что сделано ранее. Соревнование с прошлым артисты проигрывают – поэтому и слушают так благоговейно звуки старой радиолы в финале пьесы.
Наконец, можно воспринимать «Европеру» как посвященную не творчеству в частности, а в целом «тщете всего сущего». Ее участники – все зрители, которые выбирают цифры и песни перед началом пьесы. Поэтому, находясь в зале, они одновременно являются и актерами на сцене. Но мы выбирали, не зная сути этого выбора – поэтому и получаем в результате полный хаос и совершенно неудобоваримое сценическое действие. И персонажи выполняют свои действия только до тех пор, пока не вмешивается Голос судьбы, этот оркестр с потолка, отчего им остается только сидеть, сжавшись в комочек и обхватив голову руками.
А теперь о концовке спектакля. Перед вторым действием в антракте зрителей просили ответить на один вопрос: «Чет или нечет?» Как выяснилось, выбирали мы судьбу режиссера спектакля Натальи Анастасьевой. «Нечет» означал, что публика будет забрасывать ее цветами, «чёт» – гнилыми помидорами. Выбрали помидоры. Актрисы, улыбаясь, пронесли мимо рядов ящики с помидорами и раздали зрителям, а режиссер – симпатичная девушка в белом платье – выбежала на центр сцены и стала танцевать… Сперва зал мялся, потом кто-то бросил первый помидор, второй – и вот уже град овощей летел в хрупкую белую фигурку…
«Это часть перфоманса, так надо!» – убеждали себя одни, другие просто отводили душу за два часа эстетических мучений. Третьим стало не по себе — театральный зал вдруг превратился в гладиаторскую арену, где эстеты-ценители вошли во вкус от томатной крови.
Вы спросите, а что же я? А я выбрал себе крепкий, не порченый помидор, после концерта вымыл его и съел. Должна же быть и от современного искусства польза!
Владимир ИМПАЛЕР
Благодарим Марию Крупник за аккредитацию на мероприятие.
Фото: Елена Дмитриева
https://picasaweb.google.com/104845237658100815133/17201302
