Стивен Уилсон (Porcupine Tree): След в зеркале
Чтобы заглянуть в глаза Стивену Уилсону, вам понадобится сперва поймать его, затем – попросить сдвинуть со лба его вечную тинейджерскую чёлочку, потом уже – снять темные очки, а вот затем… Затем вы потеряете рассудок, ибо обрушится на вас беззвездность и предвечная тьма.
Шутки в сторону – Уилсон обычный человек, совершенно такой же, как и мы все, только очень упорный, трудолюбивый и одаренный. Я еще не сказал слова «гений»? И не скажу, пусть говорят о нём его собственные дела. А дел этих изрядно – помимо Porcupine Tree, достигших уже стадионной славы, Стив успешно взрастил совместный проект с израильским певцом Авивом Геффеном Blackfield, экспериментирует с Тимом Боунессом в No-Man, а совсем недавно к дискографии прибавились и записи под его собственным именем. На днях фэны ждут появления долгожданного дуэта с Микаэлом Окерфельдтом из Opeth – Storm Corrosion, который должен в очередной раз встряхнуть прог-рок-сообщество. А в передышках между всем этим проектотворчеством (а может, и наоборот) Стивен успевает заниматься продюсированием, мастерингом и ремастерингом классики арт-рока. Хрестоматийные альбомы Caravan, Jethro Tull, King Crimson… казалось бы, что еще можно прибавить к звучанию этих дисков, прочно вошедших в историю жанра? А вот Стивен – смог, что подтверждают и Роберт Фрипп, и Ян Андерсон…
Обо всех этих делах и событиях шла речь в интервью Уилсона замечательному американскому музыкальному сайту InnerViews. С любезного разрешения автора интервью, журналиста Анила Прасада, мы предлагаем вашему вниманию отрывки из высказываний Стивена. А уж высказываться он умеет на множество тем – от пресловутого интернет-скачивания до собственных шансов на бессмертие. Некоторые слова его могут показаться спорными, многие – мудрыми, и все – интересными.
Бывают времена, когда всё, что я делаю, кажется самоповтором. С возрастом, когда за плечами всё больше записей, это чувство становится главным препятствием в работе. Я не хочу повторяться. Любая, самая качественная и яркая музыка кажется мне скучной, если в ней нет свежести и новизны. И один из самых сильных страхов – прийти в студию и понять, что всё. Больше сказать нечего. Такое и правда случается, но очень ненадолго. На пару недель, самое худшее – на месяц-другой.
Я борюсь с этим состоянием двумя способами. Первый – найти новых партнеров в работе, как сейчас. Второй – просто взять и послушать какую-нибудь музыку.
Люди не понимают, как это важно – слушать. Есть много артистов, что восхищали своим творчеством, пока им было лет 20, а к тридцати годам «выдохлись». Их записи стали предсказуемыми. Уверен, дело в том, что они обзавелись семьей, детьми, и музыка перестала быть центром их жизни, превратилась в работу.
Со мной такого не произошло. У меня нет семьи. Мне это не интересно. Кто-то думает: «Какая печаль, какая трагедия!» А я не вижу никакой трагедии. Просто это – не моё. Я продолжаю активно слушать, открывать новую музыку, и она подпитывает мое собственное творчество. Сказанное выше верно и по отношению к книгам, к фильмам…
В демозаписи я стараюсь предусмотреть всё, до мельчайших деталей. Если в какой-то момент у меня нет идей или я чувствую, что в музыке ничего интересного не происходит, просто перехожу к следующей задумке. Но в «Grace For Drowning» (второй сольный альбом Стивена, – примеч. ред.) я попробовал другой подход. Больше положился на волю случая, отвел место для неожиданностей. «Пусть здесь целых две минуты будет этот простой рифф, или басовая партия, или барабанный рисунок. Не буду о нём думать. Те прекрасные музыканты, которых я позову, придумают что-нибудь классное». Я приказал себе не беспокоиться так сильно о структуре композиции. Это важно – внести в музыку дух импровизации, дать солистам возможность выразить себя, играть напрямую, от души и сердца, без чрезмерного «умствования». Обычно, когда зовешь джазиста, то говоришь ему: «Я хочу, чтобы ты сказал здесь что-нибудь. Поведай историю голосом своего инструмента». По своей природе джазмены не склонны «интеллектуализировать» заранее то, что играют, отчего их партии становятся одухотвореннее. Между слушателем, голосом инструмента и исполнителем нет барьеров. Этого мне и не хватало в работе в последние 10 лет.
Я сам – неважный импровизатор. Больше – архитектор. Люблю планировать вещи, продумывать их структуру, а затем составлять вместе. Но на «Grace For Drowning» я вступил в новую творческую фазу, где мои умения продюсера, «редактора», архитектора уравновешиваются друг с другом, и я могу подвигнуть музыкантов играть по-настоящему, с правильной мотивацией. Я имею в виду то, что мы не пытаемся подогнать наши вещи под какой-то заданный жанр, потребителя, заказчика. Я просто на это неспособен – да и не был никогда. У меня есть такая упрямая жилка внутри: всё, что я делаю, должно, в конечном счете, радовать меня самого. И слово «духовный» также значит и то, что трогает мою собственную душу, воплощает мои собственные творческие потребности.
Шоу-бизнес внушает артистам: смысл творчества в том, чтобы сделать приятное другим людям. Это – антитеза духовности в музыке. В конечном счете, если что-то трогает тебя самого, значит, ты можешь с этим достучаться и до других. Я считаю, что искусство – разновидность зеркала. Создаешь что-то, думая только о себе, и, когда отпускаешь это «в мир», оно становится зеркалом. В него смотрятся другие люди, и если узнают в нем себя, то оно на них действует: слушатели понимают, что не одиноки в своих чувствах. В этом смысле, духовная музыка – та, которая объединяет людей, позволяя им чувствовать себя частью коллективного сознания. Ведь, неважно, плохо нам или хорошо, ни одно из наших индивидуальных чувств не уникально…
Я потерял много денег в первом сольном турне, но предвидел это и был готов к потере. В следующем турне мои убытки будут еще больше. В каком-то смысле это наименьшая из моих забот, с другой стороны, надо быть осторожным – я не бездонная бочка с деньгами. Более серьезный риск – риск артистического провала, и о том, успешными будут гастроли или нет, нельзя знать вплоть до первого концерта.
Люди могли ожидать, что Стивен Уилсон в турне – это я один с фортепиано и акустической гитарой, а-ля сольный Питер Хэммилл. Да, я мог бы так сделать, но это – не мое. Я хотел, чтобы моя новая затея затмила все предыдущие, включая Porcupine Tree! Я шел к ней все 20 лет, многому научился, сотрудничая с разными музыкантами. Вот Bass Communion – это сольный проект. Даже Porcupine Tree поначалу были сольным проектом. А теперь я просто делаю новый шаг, собрав в одной упряжке и под своим собственным именем все аспекты моего творческого «я».
Я неплохо заработал за последние пару лет, делая ремиксы, а также благодаря Porcupine Tree. Наш последний «цикл» альбом-турне был успешным, и теперь я могу вложить прибыль в то, что кажется мне важным и нужным.
В конце концов, музыка как заработок никогда меня не привлекала. Мне было интересно сделать что-то волшебное и значительное. В детстве я тратил все карманные деньги на пластинки. Повзрослев, расходовал их на покупку кассет, записывал свою музыку и отправлял на лейблы и в журналы, надеясь на отклик. Я и теперь в той же ситуации, просто ставки в игре возросли.
Я верю, что рано или поздно мой новый проект выйдет «в ноль», как вышли когда-то Porcupine Tree. Наши гастроли были убыточными всегда, вплоть до «Deadwing». Тогда, в один прекрасный момент, мы поглядели в отчеты и увидели, что ничего не потеряли. Это был памятный день. Вы не поверите, быть может, но это правда – мы теряли дикие суммы, и только контракт с Lava/Atlantic нам помог. Наступил момент, когда люди, сходившие на наши концерты, в следующий раз приводили всех своих друзей…
Я давно чувствовал, что надо уйти из Blackfield, и тому есть ряд причин. Авив Геффен очень амбициозный человек, у него масса планов по поводу группы, но для их реализации нужно, чтобы все отдавали ей себя целиком. Например, он хотел, чтобы я приступил к записи нового альбома прямо сейчас. А потом он собирается поехать в турне. Я же мог заняться Blackfield только через два-три года. «Так нечестно!» – отвечал Авив, и был абсолютно прав. Тогда я посоветовал ему найти кого-нибудь взамен меня. Пришлось даже уговаривать, объяснять, что так будет лучше для него и для группы. Таким образом Blackfield получит больше шансов на долгую жизнь и успех.
Люди переоценивают мой вклад в эту музыку. На последнем альбоме Авив сочинил все песни, кроме одной, а я был занят только в записи и микшировании. Я также спел несколько вещей, но больше делать этого не собираюсь. Считаю, что это было ошибкой – ведь теперь люди ждут, что и в турне их буду петь я.
Люди любят в Blackfield именно песни Авива, их звучание, его творческий подход. Возможно, они пока это не вполне осознают, но, когда выйдет новый диск, все в этом убедятся.
На новом альбоме я сыграю много гитарных партий, спою одну вещь, буду помогать в аранжировках бэк-вокала. Но в целом я там скорее в роли консультанта. Предлагаю кандидатуры певцов, обсуждаю, как будет лучше. Мне важно, чтобы наследие Blackfield жило, поэтому я по-прежнему с группой, но людям надо привыкнуть к тому, что она может существовать и без моего постоянного участия.
Ян Андерсон поручил мне микширование «Thick As A Brick 2», потому что я работал над ремастированием оригинала. Концепция, которую Андерсон поведал мне, казалась интересной, но, признаться честно, я до конца сомневался, получится ли у него сделать продолжение, достойное оригинала. Это опасность, подстерегающая авторов всех сиквелов – будь то в музыке, в литературе или кино. Особенно если оригинал – такая классика жанра, как «Thick As A Brick».
«Раз уж ты взялся за дело, то должен сохранить музыкальную палитру оригинала. Та же акустическая гитара, флейта, клавесин, глокеншпиль, всё, что было тогда. Нужно естественное возвращение к духу 1972 года», – говорил я. И у Андерсона всё получилось. Не скажу, что альбом сильнее оригинала, но это очень крепкая работа, достойная имени одной из музыкальных легенд 70-х. В ней удалось запечатлеть дух того времени.
Классический прогрессив долгое время был абсолютно непопулярной и немодной музыкой. Но сейчас климат резко изменился, многие группы с изумлением обнаруживают это и решают вернуться к музыке, на которой и основывалась их репутация. Отлично это получилось в прошлом году у Yes. Как-то я говорил со Стивом Хаккетом, и он признавался, что только в последние года три-четыре начал чувствовать, что люди действительно ценят его работы 70-х годов, и считают их его главным достижением. До этого, тридцать лет подряд, он слышал только, как его музыку смешивают с дерьмом, а его называют «динозавром», создающим бездарные и никому не нужные артефакты хипповского прошлого. Трудно представить, насколько им всем промыли мозги! То же ощущали и Роберт Фрипп, и Ян Андерсон. Пресса заставила их думать, что все их записи 70-х – бесполезный хлам. Это почти как синдром ребенка, которого мучали в детстве. Теперь им нужно снова почувствовать веру в себя и свои силы.
Как-то мы с Робертом Фриппом работали над переизданем «Lizard». «Стивен, зачем это тебе? – спросил он. – Люди терпеть не могут этот альбом, и я тоже». «Я заставлю людей думать иначе», – ответил я. Потом вышел ремастер, пошли восторженные рецензии в прессе, и я, когда их читал, чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. «Оказалось, «Lizard» – самый лучший альбом King Crimson, ничего себе», – удивлялся критик из «Rolling Stone». Журнал «Mojo» поставил диску пять баллов из пяти. Роберт был в шоке. А я торжествовал победу – наконец, спустя столько лет поношения в прессе и непонимания со стороны фэнов, «Lizard» дожил до заслуженной славы! В каком-то смысле альбом далеко опередил свое время, и вот его время настало.
Одна из причин, почему его недооценивали – сведение, оно было какое-то кучное. Стоило поработать над звуком. Кстати, про первый альбом, «In The Court Of The Crimson King», такого не скажешь. Там и без того было всё в порядке, оставалось только немного улучшить баланс стерео. А вот «талловский» «Aqualung» звучал преотвратно, но благодаря нашим усилиям этот шедевр засиял так, как никогда прежде. Теперь даже те, кто раньше не признавал его достоинств, полюбили альбом. Я счастлив тем, что смог отшлифовать эти алмазы и сделать такими яркими, как никогда раньше.
(Комментарий редакции. Мнение Стивена Уилсона о своей роли в успехе переизданий альбомов King Crimson и проч. – это личное мнение Стивена Уилсона).
Я считаю восприятие музыки целым искусством – искусством слушать. Вы начинаете взаимоотношения с физическим объектом – оформление, обложка, буклет, ставите пластинку на проигрыватель или вставляете компакт-диск в плейер. Это осязательное взаимодействие, физическое воплощение музыки. Я никогда не смогу принять стриминг-сервисы. Это уродливый, лишенный романтики и магии, утилитарный способ восприятия. Но как человек, который создает музыку и хочет, чтобы ее услышали как можно больше людей, я должен публиковать ее в социальных сетях, на медиа-сайтах, стараться достичь ушей слушателей. Именно ради этого я когда-то раздавал всем демо-кассеты. И пусть лучше люди слушают меня на Spotify, крадут и скачивают с файлообменников, чем не слушают вообще. Конечно, лучше, если они купят альбом. Но реальность говорит, что этого не произойдет. Люди нового поколения – другие. Они не понимают важности физического объекта. У них нет ностальгии, связанной с этим. Для них музыка – то, что получаешь бесплатно или скачиваешь, продукт гигантской «музыкальной шкатулки». Уродская штука, но мне 44 года, я вырос на излете виниловой эры и не могу заставить себя полюбить стриминг-сервисы. К сожалению, именно так сейчас можно пробиться к людям, поэтому приходится их принять и ими пользоваться. Это всё же шаг вперед после «Напстера», не так ли?
Не хочу слушать тех, кто звучит так же, как я. Есть лейбл K-Scope, который издает кучу команд, взявших за ориентир Porcupine Tree. Очевидно, корни этой музыки – в прог-роке 70-х, но профильтрованном через всё подряд, от Radiohead и Sigur Rós до минимализма и трип-хопа. Думаю, мы одними из первых стали так делать (не забудьте еще ню-метал и дэт-метал), и в результате появился совершенно новый, самостоятельный саунд.
Но я не особо интересуюсь такой музыкой. Люди же часто приходят ко мне и говорят: «Стивен, вот мой диск. Пожалуйста, послушай. Тебе понравится – это вылитые Porcupine Tree!» А я думаю про себя: «Ну, тогда это вряд ли мне понравится! Зачем слушать третьесортную копию самого себя?» Вслух я этого, конечно, не говорю. Но такая «рекомендация» для меня – самый сильный способ отпугнуть. Конечно, это может быть в своем роде приятным, льстить самолюбию. Так что мне, можно сказать, от таких команд ни горячо, ни холодно. Я сам стараюсь уйти от «поркупайновского» звукового архетипа в своих сольных работах.
Мы с Микаэлом и понятия не имели, чего хотим достичь в Storm Corrosion. Мы просто зашли в студию и начали играть. Не ломали голову, не пытались сделать что-то «от ума», не выбирали направление. Диск обрел свое лицо и стиль сам собой. Но есть два фактора, которые на него повлияли. Во-первых, люди ожидали, что мы с Микаэлом запишем прогметаллический альбом. А раз так, значит, будет ровно наоборот! Во-вторых, мы знали, что хотим сделать нечто новое. Это первая запись проекта, нет никакой предыстории, никаких прецедентов, только полная свобода.
К тому же мы могли проявить наши экзотические музыкальные пристрастия. У Микаэла это группы типа Comus. У меня – артисты типа Скотта Уокера, Стива Райха, Talk Talk. Во многом мы и так с ним сходимся. И мы знали, что можем предложить друг другу любую идею и не быть осмеянным. Более того, чем нелепее, авангардней, диковинней казалась идея, тем больше она встречала одобрения. Я редко с кем чувствую себя в такой творчески плодотворной ситуации: кроме Микаэла, только с Тимом Боунессом в No-Man.
Традиция мрачности в фольклоре уходит в глубину веков. Народные песни – невероятно тяжелые, безрадостные. Есть традиция «мертвецких баллад», песен типа «The Unquiet Grave» или «Long Lankin», где поется о смерти, или о призраках любимых, или о невинно убитых. Это куда мрачнее, чем большинство нынешней музыки, которую считают «чернушной». В этих песнях глубоко укоренившийся страх, паранойя, предрассудки и суеверия темных веков, когда человеческая жизнь была куда короче, чем сейчас. В них – бренность жизни, явственность смерти, старуха с косой, привидения, загробная жизнь. Я всегда любил истории о призраках, не нынешние, а традиционные, вроде «The Monkey’s Paw And Whistle» и «I’ll Come To You». В них запечатлены страхи, которые чувствовали люди древних эпох. В песнях Comus и Скотта Уокера тоже можно всё это услышать.
И я боюсь смерти, а кто не боится? Думаю, проклятье всего человечества – в том, что мы знаем о своей смертности. Это делает многих несчастными. Кстати, никто не смог мне доказать, что животные знают об этом тоже. Мы, люди, уникальны в этом страхе, только над нами довлеет эта огромная тень, омрачающая всё наше существование. Когда мы несчастны, мы ставим наше несчастье против того факта, что наше время на Земле конечно, и внушаем себе, что надо быть счастливыми. Вот почему мы изобрели мифы, религию и Бога – чтобы сжиться со смертью. Мы спроектировали целый мифологический и сказочный мир, загробную жизнь и Бога, чтобы самим чувствовать себя комфортнее. И этим не ограничились – нам в помощь еще и алкоголь, и наркотики, и, никто не станет отрицать этого, культура как таковая. Ирония в том, что зачастую искусство действует прямо противоположно – напоминает нам о нашей смертности. И я обожаю его за это. Именно за ощущение того, что необыкновенный дар жизни для нас неразрывно связан с трагедией. Жизнь – просто мгновение ока. Один крошечный вздох. У нас есть 80 лет, может, больше, может, меньше, чтобы попытаться извлечь из этого слепого, случайного дара какой-то смысл. Ведь этот мимолетный зевок – и есть вся наша вечность, всё наше «я», всё наше сознание. Много лет назад я сочинил альбом, названный «Signify», в котором шла речь как раз о наших попытках придать жизни какое-нибудь значение. Так что еще когда мне было лет 20, я уже был увлечен этой идеей – как оставить след в жизни.
Михаил ВЛАДИМИРСКИЙ
По материалам интервью Стивена Уилсона с рок-журналистом Анилом Прасадом, сайт InnerViews – http://innerviews.org/inner/wilson.html )
