Без преувеличение историческое и фундаментальное интервью с лидером группы Van der Graaf Generator Питером Хэммиллом взял главный российский ценитель его творчества Борис Люлинский в мае 2008 года в ходе его второго приезда в Москву в составе «Ван дер Граафа». Оно было напечатано в «ИнРоке» №30/2008, а публикацию на сайте мы приурочили к юбилею великого артиста. 5 ноября Питеру исполнилось 70 лет. С днём рождения, здоровья, сил и вдохновения!

---

Поэт среди музыкантов и музыкант среди поэтов, Питер Хэммилл кажется сияющей фигурой на недоступном пьедестале. Человек великолепно эрудированный и безгранично откровенный в своем творчестве, рассказывающий о каждом своем шаге на страницах официального сайта и в то же время тщательно укрывшийся в бескрайних лабиринтах созданных им миров.

Второго визита Хэммилла и Van der Graaf Generator в Москву мы ждали с особенным трепетом – именно он давал нам шанс наконец пообщаться с музыкантом. В день концерта, пока редакция дежурила на выставке «Мото-парк», в гримерке группы побывал Борис Люлинский, один из администраторов сайта Progmusic.ru, знатный российский хэммилловед и вандерграфолог.

ВЕСЬМА НЕОБЫЧНОЕ ТРИО

Хотелось бы услышать из первых уст о том, что всё-таки заставило вас воссоединиться…
Очень просто: раз уж мы начали такие разговоры, то надо было что-то делать, причем очень быстро – мало ли что может случиться с каждым из нас. Такой была первая мотивация – доказать самим себе, что есть еще порох в пороховницах. Мы отправились в студию, порепетировали немного и поняли, что у этой затеи есть потенциал. Дальше последовала запись альбома «Present», а затем – весьма, знаете, в стиле VdGG (усмехается) – возникли очередные проблемы с составом. (Имеется в виду уход из группы саксофониста Дэвида Джексона в ноябре 2005 года, — прим. авт.) И на этот раз мотивация была даже сильнее, так как нам очень не хотелось заканчивать историю группы на такой грустной ноте. Ведь это было бы совсем не то, на что мы рассчитывали, когда собирались вновь! Поэтому для нас было делом принципа взять на себя ответственность за то, что Van der Graaf отныне будет представлять собой трио, – предварительно убедившись, что это возможно в музыкальном плане.

Не считаете ли вы, что после ухода Джексона в звучании группы образовалась некая дыра?
Определенно нет. Конечно, поначалу мы сильно беспокоились об этом – ведь саксофон Дэвида был основным солирующим инструментом, одной из визитных карточек группы. Но, как я уже говорил, мы решились взять на себя такую ответственность. Очень многое нам дали концерты в новом формате. После череды выступлений мы вновь отправились в студию и записали новый диск – «Trisector». Честно сказать, сейчас мы уже не задумываемся о том, что в саунде ансамбля чего-то не хватает. Теперь мы трио, а не группа с тем самым саксофоном. И весьма необычное трио, надо сказать! Трое немолодых музыкантов, которые почти не исполняют соло, один из них играет одновременно на органе и басовых педалях, и всё такое прочее…

Некоторые музыканты рассматривают творчество как выплеск внутренней энергии, другие – как самореализацию, а некоторые – как терапию. Что это для вас сейчас? Изменялось ли со временем?
Конечно, изменялось (задумывается). Иногда мне казалось, что творчество является и тем, и другим. Сейчас, 40 лет спустя (задумывается вновь), мое отношение к творчеству изменилось – разумеется! Было бы странно, если бы этого не произошло. И к жизни, и к творчеству… Сейчас создавать музыку – большая ответственность для меня. В особенности это касается «живых» выступлений. Но также это и (задумывается) большая радость. Вот такой вот парадокс: получается, что я пою о довольно мрачных вещах – даже на новом альбоме, – но, на мой взгляд, в то же время моя музыка является проявлением жизненной силы. Конечно, то, что я становлюсь старше, а также перенесенный сердечный приступ дают очень внятное осознание нашей смертности. И поэтому сам факт занятия музыкой значит для меня всё больше и больше – именно как подтверждение того, что я живу.

А вам сейчас не кажется, что возраст – это очень ценное качество…
Ох!

…возможно, придающее вашей музыке еще одно измерение?
Ну-у…

Сейчас, с высоты прожитых лет, вам удается глубже ее прочувствовать?
Не скажу, что глубже, а просто по-другому. (Задумывается.) Знаете, это интересно. Ведь стареть – это полное дерьмо, скажу я вам. Это спешка, суета. И мозги, и тело работают уже не так хорошо, как раньше. Ну а чего вы хотели, с другой стороны… Если хочешь жить, придется стареть, от этого никуда не деться. А раз так, то надо стараться видеть и в этом хорошее. И я не устаю повторять, что то, как стареем мы, – вновь собравшись с друзьями юности, с которыми мы знаем друг друга с 18—20 лет, – это самый странный и удивительный способ постареть и одновременно почувствовать, что тебя будто заново воткнули в розетку!

Существует расхожее мнение о творчестве VdGG как об очень мрачном и темном, депрессивном и безнадежном. Я, правда, так не считаю.
(Перебивает.) Я тоже так не думаю. И мне, и Бэнтону с Эвансом наша музыка кажется вполне светлой и не лишенной юмора. Особенно это касается наших новых композиций. Их настроение можно описать примерно так: в жизни может случиться всё что угодно, в любой момент откуда ни возьмись может появиться что-то очень страшное, но это жизнь, от этого никуда не деться. Но в то же время всегда есть шанс на спасение – свет в конце тоннеля. Пока есть жизнь, надо этому радоваться.

Точно. Я чувствую свет, надежду, чистоту в вашей музыке.
Полностью согласен, и хочу добавить, что наша музыка всегда была такой. Важно уметь видеть хорошее, когда смотришь в темноту, ночь, пустоту. Например, композиция «Childlike Faith» с альбома «Still Life». Пусть она немного наивна, но зато это самая оптимистичная песня, какую только можно себе представить! (Смеется.)

В музыке VdGG слышны влияния И.С. Баха и композиторов добаховского периода. Эти влияния осознанны или…?
Они не столь существенны, на мой взгляд. Конечно, элементы логики построения композиций а-ля Бах в нашей музыке присутствуют (в весьма упрощенной форме, естественно) – это что касается лично моего вклада. А так, конечно же, нельзя не признать, что классическая музыка заложена в музыкальных генах Хью Бэнтона – ведь он органист с классическим образованием. Я бы назвал более очевидным влияние современных академических композиторов – Мессиана или Лигети. Но, честно говоря, в нашей музыке еще много-много чего есть. Сочиняя музыку, особо не задумываешься о том, откуда взялся тот или иной фрагмент. Да и слушая ее, вряд ли можно точно сказать, что вот это мы взяли от Мессиана, а вот то – от кого-то еще.

ОБ УСПЕХЕ ТВОРЧЕСКОМ И ЛИЧНОМ

Многие артисты признаются в симпатиях к вашей музыке – среди них Джонни Роттен, Дэвид Боуи…
Да… Ну, много лет назад я был знаком с Дэвидом. Я бы не стал говорить о каком-либо копировании с его стороны, нет. Думаю, немало музыкантов говорили о моём (или VdGG) влиянии на них. Да и сам я иногда вижу ма-а-аленькие кусочки своей музыки в творчестве той или иной группы. Но, в целом, думаю, если я и повлиял на кого-то, то вряд ли именно музыкально, а скорее самим подходом к творчеству. Тем, что, во-первых, нужно заниматься своим делом, идти своим путем, не распыляться. А во-вторых – что на этом пути необходимы упорство, настойчивость и приверженность своим убеждениям. К счастью (а может и к несчастью, кто знает!), таких музыкантов очень много – тот же Боуи или, например, Red Hot Chili Peppers. (Участники RHCP говорили о том, что являются большими поклонниками Van der Graaf Generator, — прим. авт.) Их творчество очень и очень популярно и успешно (смеется) – ну а я желаю им удачи. На мой взгляд, самое главное – быть честным в своем творчестве.

Нельзя ли чуть подробнее о том, что для вас успех? Вы говорили, что лично не заинтересованы в…
(Перебивает.) В личном успехе! А в успехе нашей музыки я очень заинтересован. Знаете, я думаю, что она этого достойна. Я сейчас говорю о VdGG, потому что это творчество не только мое, а коллективное. У нас потрясающая группа, которая звучит интересно, современно и заслуживает большей аудитории, чем имеет. Еще раз подчеркну, что мне важно, чтобы популярной была именно музыка, а не я сам. Знаете, я-то не такой уж и интересный человек! Всё, что во мне есть интересного, отражено в моем творчестве. Вот примерно таково мое отношение к успешности…

Считаете ли вы, что популярность и творческая активность каким-то образом взаимосвязаны? Когда человек становится популярным, его творчество идет на спад.
Не думаю, что теряются именно творческие силы. Прежде всего теряется время. Чем вы известнее и популярнее, тем большему количеству людей нужно ваше внимание, ваша энергия, вы им необходимы, они на вас рассчитывают. А времени жалко. Когда вы станете очень популярным, вы быстро поймете (вам объяснят – и не обязательно в вежливой форме!), что для рекорд-компаний единственно интересной вещью будет ваша следующая запись – и отнюдь не в музыкальном плане, а лишь потому, что вы заключили с ними многомиллионный контракт. С таким давлением весьма нелегко справиться любому человеку. Не думаю, что мне бы это удалось. Хотя я знаю людей, которые смогли это сделать – но и им приходится всё труднее. Я не говорю, что при достижении успеха заканчивается настоящее творчество, но вы уже будете находиться на «другой территории». Кроме того, если посмотреть под другим углом, то понятно, что, выпустив однажды суперпопулярную запись, вы станете заложником найденной формулы успеха. Придется издавать пластинку, похожую на предыдущую. А если вы во всём этом не участвуете – как я, как мы все, – вы вольны делать всё, что вам заблагорассудится, и никто вас в этом не упрекнет.

Именно поэтому вы издаете альбомы на собственной фирме? (Лейбл FIE! Records, на котором выходят все сольные альбомы Питера Хэммилла, — прим. авт.)
Да, безусловно. Но, скажу я вам, в 60-е и 70-е лейблы вели себя гораздо лучше, чем сейчас! Тогда они были не столь агрессивны… Тогда вся эта «кухня» была частью какого-то иного мира. Знаете, вокруг нас всё время крутились какие-то непонятные люди, жизнь группы представляла собой чередование питейных заведений и стрип-клубов, вокруг крутились криминальные элементы, вершились темные делишки, словом, мы были чем-то вроде богемы. А сейчас всё изменилось. В музыкальном бизнесе совсем не осталось этой «избранности». Гораздо бо’льшую роль стали играть деньги, спонсоры… Если вы известный артист, то ваша жизнь расписана на три года вперед – причем не вами, а вашим лейблом. В наше время всё было не так. Конечно, и тогда фирмы звукозаписи ставили музыкантам множество условий, но всё было в рамках приличий.

Считаете ли вы, что в наши дни лейблы навязывают вкусы слушателям?
Да ну, ерунда. Люди как раз вполне могут отличить плохое от хорошего… Интернет дает замечательную возможность самостоятельного поиска музыки (и не только музыки) и расстановки приоритетов. Вообще, мне кажется, мы живем в поистине удивительное время! Никто и понятия не имеет, как мир будет выглядеть через десять лет. Уже сейчас есть музыканты, которые стали знаменитыми за счет одних только скачиваний. Но на одну удачливую команду найдется 50 тысяч тех, которые ничего не добились.

Ваши сольные альбомы и альбомы VdGG звучат очень по-разному. Как бы вы это объяснили?
Ну, они и по духу совершенно разные. Если я работаю над диском Van der Graaf, я – лишь один из участников группы. Конечно, часто бывает, что певец, главный автор музыки и текстов является в команде лидером. Но не в нашем случае. Каждый из нас – равноценный член коллектива, у каждого свои обязанности. Несмотря на то, что именно я пою наши песни и объявляю их, благодарю зрителей и так далее, лидера у нас нет. Все решения мы принимаем только коллегиально.
А вот когда я записываю сольник, то вот тут-то уже я главный. Я говорю людям, что от них требуется, чего я хочу от их игры и чего не хочу. Запись сольника – несколько иной процесс в целом, и это находит свое отражение непосредственно в музыке.

ПРОСТОР ДЛЯ ИМПРОВИЗАЦИЙ И ОШИБОК

Вспомним предыдущий приезд VdGG в Москву в 2005 году. Почему вы ходили кругами по сцене? Что за этим стоит? Значит ли это, что вам чуждо обычное поведение фронтмена рок-группы – размахивающего руками, «играющего» с аудиторией, заводящего ее?
(Смеется.) Сразу представляю себе длинноволосого рокера…

…кричащего что есть силы: «Я вас не слышу!!!»
Да-да (смеется). Ну, что касается того, что я бегал вокруг сцены, то я почему-то всегда так делал, еще в 1968-69 годах. Так что для меня это совершенно естественное поведение. И – да, я совершенно не хочу быть так называемым фронтменом. Мне никогда не нравилась эта идея, не нравится и сейчас. Меня, честно говоря, раздражает манера некоторых музыкантов, которые после того, как споют или сыграют свою часть, остаются в центре сцены, кричат что-то поклонникам… Мне это кажется элементарным неуважением к товарищам по группе, которые продолжают играть. В такие моменты я единственный в зале, кто может свободно по нему перемещаться! Так что, пока идут инструментальные части, я лучше воспользуюсь этой возможностью и прогуляюсь (смеется), вместо того чтобы привлекать к себе внимание зрителей – в те моменты, когда этого делать не нужно.

Возможны ли экспромты на концертах Van der Graaf? Можете ли вы, если вам нравится публика, концерт получается очень хорошим, сказать Гаю и Хью: а давайте-ка сбацаем «Masks» прямо сейчас! Притом что изначально вы ее играть не собирались.
Это возможно, но вообще-то маловероятно. Обычно мы решаем, что будем играть на концерте, во время саундчека, но бывает, что мы меняем порядок песен. Как правило, я предлагаю список песен для каждого конкретного выступления, а потом начинаются споры – которых не может и не должно быть во время самого концерта. Вообще, сет-лист определяется в основном из соображений динамики шоу в целом, а также исходя из того, что следующие подряд песни не должны быть слишком выматывающими физически (а такие у нас есть, и особенно это касается Гая). Поэтому мы стараемся, чтобы то, что мы называем big-hair lyrical moments – такие интенсивные продолжительные отрезки (возможно, Питер имеет в виду композиции вроде «Childlike Faith» или «Meurglys III«, – примеч. авт.), не шло одно за другим – Гай как раз за этим и следит. А вот так (щелкает пальцами) – бац! – это, повторюсь, очень вряд ли.
Также мы никогда не реагируем на выкрики из толпы (смеется). Вообще-то это случается гораздо чаще в Англии, чем где-то еще. (Не скажите – на московском концерте нашлось немало умников, истошно вопивших «Эр-р-р-р-оу» и тому подобное, – примеч. авт.) Довольно странно, если не сказать глупо выкрикивать названия тех песен, которые – и публика это знает – мы никогда не исполняем.

Должно быть, чаще всего просят сыграть “A Plague of Lighthouse Keepers”?
Да, точно. Ее мы не играем (улыбается). У нас есть обойма из 19—20 песен, в рамках одного выступления мы исполняем примерно десять из них. Конечно, мы стараемся тасовать их, записываем, что звучало на том или ином концерте. Так что именно выбор песен – отнюдь не спонтанный, а вот их исполнение – вполне. Мы никогда не играем так же, как на предыдущем концерте. Во-первых, во многих композициях есть места, которые оставляют простор для импровизаций, а во-вторых, признаюсь честно, потому что мы иногда совершаем ошибки. Конечно, совершаем, куда без них! Причем не только я (хотя, конечно, я делаю это чаще других), но и Гай, и Хью – время от времени. Но в то же время это очень интересно – исправлять ошибки, зная о том, что они есть. Надо сказать, на новом диске есть места, в которых получится полный разлад, если каждый из нас не сыграет свои партии нужное количество раз.

Это зависит от взаимопонимания…
Именно. Сыграть всё в точности по нотам еще не значит сыграть так, как надо. Это загадочный процесс, но в нём-то и заключается вся прелесть.

Существует ли для вас разница, что играть – новые песни или старые? Мне кажется, новые играть интереснее.
(Несогласно мычит и задумывается.) Честно говоря, я бы сказал, что нет разницы. Могу вас заверить – если бы нам было неинтересно исполнять наши старые вещи, мы бы этого не делали. Конечно, есть сравнительно простые композиции вроде “Still Life”, которую я исполняю уже очень много лет. А кое-что из нового материала будет посложнее, требует большей концентрации… Но в принципе старые песни мы, конечно, знаем лучше – и всё равно, бывает, косячим там и сям! (Улыбается).

СТИХИ, КОТОРЫЕ СТАЛИ ПЕСНЯМИ

Когда вышел “Trisector”, один из ваших поклонников написал в Интернете: «Рад приветствовать Джека и Джиллиан в ряду романтических парочек, воспетых Хэммиллом: Майк и Сюзи, Сильвия и Томми, а также… Gog и Magog«!
(Хохочет.) Это уже извращение!

(Джек и Джиллиан – главные герои песни “The Final Reel” с нового альбома VdGG. Майк и Сюзи – герои песни «Easy to Slip Away«, впервые появившейся на альбоме “Chameleon in the Shadow of the Night” в 1973 году. Эта песня посвящена Сюзи и Майку – друзьям Питера Хэммилла, с которыми он вместе снимал квартиру в Лондоне, когда только начинал свою музыкальную карьеру. Сюзи – актриса Сьюзен Пенхалигон, Майк – ее возлюбленный, Майкл Маклеод. Сильвия и Томми – главные герои песни «Curtains» с альбома «Fireships» (1992). “Gog Magog” – композиция из альбома «In Camera» (1974). В эсхатологии Апокалипсиса Гог и Магог – воинствующие народы, нашествие которых должно предшествовать Страшному суду, – прим. авт. )

Ну, про Майка и Сюзи – давно известная история, а вот что касается главных героев песен “Curtains” и “The Final Reel” – это тоже реальные люди?
Нет-нет-нет, это всё мое воображение. (Задумывается.) Но у этих персонажей есть свои прообразы. «Curtains» – это, конечно, сценарий для воображаемого фильма. Вообще у меня немало песен, которые в некотором роде кинематографичны. Это значит, что в композиции дается некоторая информация, но многое и умалчивается. Что-то происходит, но что именно – я не уточняю. «Curtains» и «The Final Reel» – именно такие вещи. В первой из них основной вопрос – что же такое случилось прошлой ночью, что полностью изменило отношения двух близких людей; но вполне возможно, что ответ никогда не будет известен. Когда я сочинял ее, то думал о таком причудливом (смеется) союзе двух людей – Сильвии Плат и Томаса Пинчонa.

(Сильвия Плат (1932—1963) – американская поэтесса и писательница. Известная в основном благодаря своей поэзии, Плат также написала основанную на событиях собственной жизни повесть «Под стеклянным колпаком», главной темой которой стала трагедия молодой девушки, страдающей от тяжелой депрессии. Томас Пинчон (р. 1937) – американский писатель, один из основоположников «школы черного юмора», ведущий представитель постмодернистской литературы второй половины XX века, культовая фигура для многих прог-роковых и авангардных музыкантов, — прим. авт.)

Так что мои Сильвия и Томми, конечно, не настоящие люди, но в то же время имеют реальные прообразы. Песня посвящена проблеме самоопределения личности, тому, какой образ человек может себе создать и как он живет в этом обмане, а Пинчон и Плат оба прошли через это. Пинчон – в том плане, что он отрицал и до сих пор отрицает какую бы то ни было публичность, а Плат – в том, что всячески способствовала этой самой публичности в отношении самой себя.
Что касается Джека и Джиллиан, то это просто английские имена, которые были популярны одно время. Это уже немолодые люди, что, впрочем, понятно из текста песни: они взбираются на вершину холма, потом падают с него и оказываются под землей…

Спасибо за интереснейший рассказ. А есть ли у вас стихи, которые так и не стали песнями?
Нет. Я не занимался поэзией, хотя и задумывался об этом время от времени. Но так уж получилось, что за последние 30 лет все слова, которые я написал, нашли свою музыку. Честно говоря, на выходе мне гораздо приятнее получать песни, чем стихи.

Значит, сборника ваших стихов нам в ближайшее время не видать?
Нет-нет. Чтобы получился полноценный стихотворный сборник, мне нужно очень быстро работать. Знаете, я никогда не писал так много стихов, чтобы выпускать книгу, а те вещи, что появлялись, были, как правило, очень короткими – я посчитал эти идеи слишком небольшими и незначительными, чтобы делать из них песни. Сейчас, правда, я и песни стал писать не очень-то длинные (смеется). Но в то же время, если говорить о “Trisector”, то, к примеру, “(We Are) Not Here” мне кажется одним из самых поэтичных моих произведений – в том плане, что слова этой композиции вполне могли бы быть самостоятельным стихотворением. Но они всё-таки стали песней, и я этим весьма доволен. Для меня важно, чтобы эти небольшие стихи были живыми – и в этом им поможет большая музыка.

А что вы сейчас читаете?
(Удивленно повторяет.) Чита-а-аю? Ну, поэзию – практически нет. За последний год я вообще почти ничего не читал. А вообще люблю современные романы – как ни странно, в основном детективные (немного смущенно). Они помогают отвлечься… Но я должен сказать, что последний год или около того я больше времени проводил в размышлениях, а не за чтением.

«ВСЕ УЖЕ ЗНАЮТ, ЧТО Я ДУМАЮ О ПРОГРЕССИВЕ»

На известном сайте YouTube выложено видео под названием “Sparks & Peter Hammill session”, где в большой компании вы исполняете «Give Peace a Chance» Джона Леннона. Для меня это было огромным сюрпризом! Расскажите!
(Улыбается.) Надо же, я только вчера об этом вспоминал. Что же, это было в Мюнхене, в 1981 году, ТВ-шоу, действие происходило в каком-то цирке. Всё дело в том, что там был оркестр. Меня спросили, буду ли я участвовать в шоу. Завязалась небольшая дискуссия, но потом мне задали вопрос, есть ли в моей музыке оркестровые партии. Я подумал, что это будет прекрасная возможность спеть “This Side Of The Looking Glass” с моего альбома «Over» под аккомпанемент целого оркестра, и меня еще и покажут по телевизору. В общем, я согласился. Так что в той записи есть более интересные вещи, чем «Give Peace a Chance» в моём исполнении! (Дружный смех.)
Но состав там был очень необычный, что и говорить. Сами Sparks, Джон Майлз, Эберхард Шёнер, Моррис Перт, Мел Коллинз, Джон Гиблин…

В 80-е вы сотрудничали с Питером Гэбриэлом.
(Кивает.)

Видитесь ли с ним сейчас, разговариваете?
Да, мы не теряем связи и живем очень близко друг от друга. Но, я думаю, мы существуем в разных мирах. Когда становишься старше, видишь своих друзей гораздо реже, чем раньше. Но мы по-прежнему дружим, хоть и очень редко встречаемся.

Вы слышали его последние диски?
Самые последние – нет, но это потому, что я в принципе не слушаю много музыки. Обычно у меня очень много дел.

Давно хотел узнать, увлекаетесь ли вы футболом?
Увлекаюсь регби.

Просто приходилось слышать, что вы болеете за «Манчестер Юнайтед».
(Возмущенно.) Нет-нет, никогда такого не было! Футбольной командой, которую я поддерживал, всегда была «Дерби Каунти». Сейчас они переживают не лучшие времена, на последнем месте в Премьер-лиге… Но мой любимый вид спорта – это регби. А на втором месте крикет.

Что же, аудиенция подходит к концу, и хотелось бы спросить вот что. Помните, когда вы дали свое первое интервью?
(Подписывает диски и задумчиво повторяет.) Самый первый раз, когда же это было… Тогда я еще был студентом, мне было восемнадцать или девятнадцать лет, мы были университетской группой. Да, году в 1968-м, скорее всего. Не думаю, что в том моём интервью было много смысла. Я думаю, суть интервьюирования заключается в некой спонтанности, в том, что собеседник не знает, каким будет следующий вопрос. Как вы говорили, лучшее интервью – это беседа, но в то же время я обладаю теми сведениями, которые вы хотите получить (смеется), иначе у нас ничего не получится. Бывает, что, отвечая на вопрос, я понимаю, что он не самый приятный или интересный мне, но я никогда не буду искать отговорки, чтобы не отвечать по существу. Точно также, сочиняя музыку, я никогда себя не сдерживаю, но при этом в своих стихах стараюсь оставаться многозначным и нелегким для понимания. Если вновь обратиться к песне «The Final Reel», то станет понятно, что я имею в виду – дать возможность слушателю лишь взглянуть на ситуацию, не посвящая его во все детали.

Чтобы он мог дать волю своему воображению и додумать что-то самостоятельно?
(Довольно.) Именно так.

А есть такие вопросы, на которые вы хотели бы ответить?
(Задумывается.) Из тех, что мне никогда не задавали?

Нет, ну, быть может, на какие-то вопросы вы не любите отвечать – про прогрессив-рок, например, а на какие-то…
Да нет, я не против любых вопросов. Был период, когда про прогрессив меня спрашивали очень часто, но теперь, полагаю, все уже знают, что я об этом явлении думаю. (Вот и я не стал спрашивать, – примеч. авт.) Тем не менее, я всегда готов дать подробный и аргументированный ответ.

А есть ли вопросы, которые вы всегда рады слышать, любимые темы для обсуждения?
Нет, я никогда не жду каких-то определенных вопросов. Если бы я это делал, у меня было бы чувство, что я подглядываю – за собой, за интервьюером… Уверен (и, думаю, вы со мной согласитесь), что хорошее, по-настоящему информативное интервью должно быть спонтанным. Единственное, я бы не хотел брать интервью у самого себя – как и кто-либо другой, полагаю, – ведь это очень жестоко.

Огромное вам спасибо, Питер. Мне было очень важно сказать, как много для меня значит ваша музыка.
Спасибо, мне очень приятно это слышать.

Борис ЛЮЛИНСКИЙ
Автор выражает глубокую благодарность Никите Калашникову (GreenWave Music) и Владимиру «Big» Глушко (EXIT Project) за помощь в организации интервью, редакции «InRock» за доверие и участие в сочинении вопросов, а также Кириллу Полонскому за encouragement и всё остальное.
За фото музыкантов с журналом спасибо Микаэлу Абазяну.

P.S. Ещё одно интервью Бориса Люлинского с Питером Хэммиллом для «ИнРока»:
http://inrock.ru/interviews/peter_hammill_2011