Московской группе Crimson Blue всего пять лет, но то, чего музыканты достигли за это время, заставляет говорить о них как о серьезных кандидатах в рок-звезды и достойных представителях нашего металла за рубежом. Второй студийный альбом команды вышел на итальянском лейбле My Kingdom Music (ожидается и релиз на российском «Фоно»), а недавно Crimson Blue отыграли большое европейское турне на разогреве у Тарьи Турунен.

Чтобы узнать, как ребята попали в столь звездную компанию, легко ли было выходить на сцену перед Тарьей, и как вообще юной студентке удалось заручиться любовью фэнов и уважением музыкальных критиков, мы встретились с группой на ее репетиционной базе.
Из пяти участников коллектива присутствовали четверо – «командир парада», вокалистка Доминика Хеллстрём, гитарист Андрей Гришин, басист Алексей Верченов и барабанщик Владимир Нехаев. Доминику вообще-то зовут другим, красивым русским именем, но еще в детстве она, проникнувшись любовью ко всему шведскому, выбрала себе псевдоним, на который в рамках своей музыкальной деятельности и откликается. Говорит она мягко, тихо и мечтательно – словно играет нежный инди-рок, а не громкий готик-метал. Но сценические и жизненные образы не всегда совпадают… А вот Андрей Гришин громок и в жизни, и на сцене – не случайно он целых 12 лет был у микрофона в альтерно-прогметал-команде Nova Art. Но в какой-то момент понял, что у Crimson Blue перспектив больше. Басист немногословен — он мысленно уже рассчитывает размеры запповских вещей для предстоящего концерта с Kostarev Group. Барабанщик убежал в магазин за плюшками. Начали…

ИЗ МГУ – В ГНЕСИНКУ

Насколько известно, ты училась в МГУ, на физфаке…
Доминика Хеллстрём: Виновна.

А потом ушла, решив заняться музыкой. Что произошло?
Д.Х.: На физфаке было очень плотное расписание. Это место для настоящих маньяков. Там занимаются с утра до ночи, шесть дней в неделю, а седьмой день сидят и обсчитывают эксперименты. Я поняла, что хочу свою жизнь посвятить не только лабораториям, но еще и творчеству. Держалась, сколько могла, а потом сделала выбор.

Как восприняли твое решение уйти из университета близкие?
Д.Х.: Семья меня всё время очень поддерживает, я ей за это безумно благодарна. Они поняли, что это всё-таки не мое. Очень волновались, конечно, но попыток заставить меня вернуться не было…

Когда это случилось?
После второго курса. Какое-то время думала, где учиться. А потом появилась возможность поступить в Академию им. Гнесиных.

Но музыкой ты занималась и до этого?
Д.Х.: Да, но это было по вечерам, в выходные, когда появлялись силы. Тогда я играла на клавишных, а не пела. И сочиняла. Хотелось сделать что-то серьезное…

А какую музыку ты тогда писала?
Д.Х.: Более клавишную, более эмбиентную, может быть. Я никогда особо не рассматривала возможности заниматься именно вокалом. Сочиняла прежде всего для себя, потому что материал в группах уже был.

Что-то из этих проектов можешь назвать?
Д.Х.: Нет, к сожалению. Забвение. Тлен.

Ты играла в группах на клавишных, верно?
Д.Х.: Да. До университета я играла на фортепиано — в колледже, для себя и родных. В первую группу пришла уже на первом курсе физфака. Это было параллельно – на первый курс и в первую группу. Шесть дней у меня были занятия, в воскресенье утром – репетиция на другом конце города, а вечером – снова эксперименты. И вот так неделю за неделей, неделю за неделей. Голова шла кругом. А на первом курсе у меня еще и астрономия была…

Ты интересовалась астрономией?
Д.Х.: Интересуюсь до сих пор. Если вижу чистое ночное небо, ясное, со звездами, я встаю, смотрю и говорю: «Господи, зачем?» А меня оттаскивают.

Андрей Гришин: В Финляндии, как маньяки в четыре утра… Мы говорим: поехали отсюда! (Смеется.)
Д.Х.: Звезды тогда просто высыпали, как камни. Их руками можно было достать. (Задумчиво.)

Ты сейчас по-прежнему учишься в Гнесинке?
Д.Х.: Да. На эстрадно-джазовом факультете, отделении эстрадно-джазового пения. Пятый курс, последний… (Облегченно вздыхает.) После него, может быть, аспирантура. Или что-то еще более странное. Я пока не придумала.

Какая у тебя будет тема дипломной работы?
А.Г.: Вокал в Meshuggah и его влияние на Аллу Пугачеву.
Д.Х.: Я уже сейчас занимаюсь преподаванием, у меня несколько маленьких учеников. Буду писать об обучении детей вокалу. Потом, если по букве закона, я смогу идти работать в учебное заведение или в эстрадный оркестр. Это вдохновляет! В случае чего я буду знать, чем мне заниматься.

ШВЕДСКОЕ – ЗНАЧИТ ЛЮБИМОЕ

Интересно, в какой момент ты превратилась в Доминику Хеллстром?
Д.Х.: Очень давно. До сих пор я не перестаю ей быть. Поэтому все имена на записи будут безжалостно запиканы. Иначе откроется вакансия нового гитариста.
А.Г.: Чего!?? (Взрыв эмоций.)

Как возник псевдоним и когда?
Д.Х.: Очень давно, из множества соображений. В том числе эстетических. Если я всё раскрою, мироздание может рухнуть. Поэтому придерживаю информацию при себе.

Это ведь шведское по звучанию имя…
Д.Х.: Швеция для меня – страна чудес. Я очень люблю шведскую музыку. Считаю, что там играют лучший металл в мире. Почти все мои любимые тяжелые группы – шведские.

Расскажи подробнее – кто эти группы, на какой музыке ты выросла?
Д.Х.: В детстве я слушала классику, ту, что играла: Бах, Бетховен… В школе, в институте был арт-рок: Yes, King Crimson, Genesis. И потом пошло по нарастающей – Tool, Meshuggah, Opeth, Pain Of Salvation мои любимые… И снова Бах и Бетховен. (Смеется.)

Все эти многочисленные влияния как-то проникают в твою музыку?
Д.Х.: Хочется верить, что… не напрямую. В каждой музыке, в каждой группе, которая мне нравится, есть вещи, которые меня задевают — на уровне эмоций, чувств и так далее. Я стараюсь понять, как их можно же донести до слушателя уже через свое творчество. Узнать, как они этого достигают, и постараться достичь того же. А потом – работаешь, пробуешь, слушаешь… А дальше публике судить – что получилось.

То есть таких конкретных «трибьютов» нет.
Д.Х.: Нет. Мы не делаем музыку «под кого-то».

Но вы играете, к примеру, кавер Evanescence, верно?
Д.Х.: Да, играем, но мы делали и каверы на Pain, Lacuna Coil, Linking Park, Depeche Mode… на «Дубинушку». (Улыбается.) Это просто песни, которые приятно играть и которые хорошо «идут» на концертах.

Музыка Evanescence как-то хорошо ложится на твой голос, на твои внутренние ощущения…
Д.Х.: Возможно. В чём-то. Я не отрицаю. Но это не значит, что мы идем от Evanescence. Конечно, есть какие-то влияния, мелодика, подход к аранжировкам. Считаю, нужно следить за тенденциями на современной сцене. Музыка – не всегда творение чего-то нового. Нужно быть в курсе, чтобы не изобретать велосипед. Он обычно уже изобретен. И нужно понять, как на нём ездить.

СИЛА СОВМЕСТНОЙ МЕЧТЫ

Кто был в основании группы Crimson Blue?
Д.Х.: Наш бывший гитарист Игорь – мы с ним очень долго вместе работали. Из нынешних участников группы – Алексей [Верченов], наш басист. Мы познакомились, еще когда он был клавишником в группе нашего второго гитариста, Ивана. Он пришел на наш концерт…

Алексей Верченов: Два раза!
Д.Х.: Два раза. И после второго раза каким-то образом оказался в группе на басу. И с тех пор никуда из нее не девался. И Владимир, барабанщик, тоже ходил на концерты до того, как пришел в группу.

Владимир Нехаев: Я играл в коллективе VI-X – и сейчас играю, это хардкор такой. Мы оказались на фестивале вместе с Crimson Blue, я услышал, мне понравилось. Прошло больше года, мне предложили прийти в группу, я сразу согласился, выучил все песни и… опоздал на репетицию.
Д.Х.: Опоздал, но выучил! (Все смеются.)

А ты, Андрей, как ветеран броуновского движения, расскажи, как ты оказался в Crimson Blue и что сейчас с Nova Art?
А.Г.: Если коротко: играю в Crimson Blue, не играю в Nova Art.

Почему? Столько лет в этом проекте…
А.Г.: Всё очень просто – люди с похожим мировоззрением притягиваются друг к другу. Вот и мы притянулись. Изначально планировали просто параллельный проект, а потом в Crimson Blue открылось вакантное место, мне пришлось экстренно заменять на концерте гитариста… и мы решили объединить усилия, а сайд-проект – аннулировать.

Не трудно ли было оставлять группу, в которую вложено столько времени и сил?
А.Г.: Выбор был поначалу очень тяжелый – 12 лет я двигал коллектив, три альбома, около сотни концертов, туры и так далее… Я понял, что Nova Art нужно либо двигать очень серьезно, либо не двигать вообще. У меня не хватало уже терпения и сил. Всех затянула бытовая история. Мы тратили очень много времени на репетиции, на раздумья о том, куда двигаться, а результата как не было, так и нет. Выпустили EP, планировали большой альбом, очень сильно с ним затянули… я работал параллельно в Nova Art и Crimson Blue, и вдруг стало ясно, что надо заниматься чем-то одним. Я решил, что вполне могу отказаться от вокала и спокойно играть на гитаре.

Твое творческое эго никак не протестует?
А.Г.: После, скажем, тура с Waltari по Германии, эго уже не сильно давит. Если я захочу что-то спеть, я когда-нибудь это спою. Пел-то я достаточно долго. В этом нет проблемы. Проблема в том, что надо реализовывать то, что умеешь. Занимаешься музыкой – значит, надо заниматься. В Crimson Blue мы увидели, что действительно чего-то хотим, и, главное, можем добиться. И вот за полтора года — какой результат!

Как изменилась группа после перемен в составе?
Д.Х.: Мы стали мобильней, собранней, работоспособней. Конечно, было много хорошего и в прошлых составах, а в новом я сейчас уверена. C ним абсолютно комфортно работать. Мы постепенно обрастаем новыми участниками коллектива. Вокруг нас появляются профессионалы – менеджеры, PR-агенты, звукорежиссеры… Потихонечку контора встает на ноги и начинает на них ходить.

В чём же была причина перемен в составе?
Д.Х.: Когда-то мы были ярые прогрессивщики, собратья по оружию. На первом месте у нас была идея, к которой мы пришли, еще не будучи группой. Потом начались проблемы, связанные с музыкой, и сложности личностного характера. Так бывает, когда собираешь что-то на энтузиазме, среди ребят, которым интересно то же, что и тебе. А потом то, что получилось, обретает свою жизнь, свои грани, и ты оказываешься с немножко другим результатом, чем тот, на который рассчитывал. Кому-то он нравится, кому-то не нравится. Кто-то может с ним жить, а кто-то нет.

А почему результат получился другим? Заниматься прогрессивом в чистом виде, т.н. ретро-прогом для вас — совершенно безнадежное дело?
Д.Х.: Да, ретро-прог — замечательный стиль, прекрасные группы. И, на мой слух, Yes лучше всех, поэтому что-то пытаться после них делать… Мы просто играем мелодичную, тяжелую, красивую музыку. В нее привносим черты тех или иных жанров или ощущений. Когда мы только-только собирались, мы писали действительно прогрессивные вещи. Песня «Island» c первого альбома, которая длится 4 минуты, в изначальном варианте была 15-минутным эпиком. В ней было всё. Дум похоронный в конце, с органом, с хорами, куски в 5/8, в 7/8, полиритмия, весь набор… Это было очень интересно играть, но, наверное, грустно слушать.

Мы вообще задумываемся над тем, как всё в итоге выглядит. Есть занятия, интересные лично для тебя – например, отделение гречки от гороха. Если при этом еще и выкладывать какие-то узоры — это уже творчество. А просто отделять – это какое-то ремесло.

АНГЕЛЬСКИЙ АЛЬБОМ

У вас уже два альбома – “Innocence” и “The Angelic Performance”. Второй – на голову выше. Насыщенней, разнообразнее, вокальные партии интереснее… Как вы этого добились?
Д.Х.: Мы писали этот альбом очень долго, процесс был очень сложный и во многом болезненный. Мы многократно (!) переписывали инструменты. Барабаны – дважды, бас… Вокал записывали год! Хотелось, чтобы всё прозвучало.
А.Г.: Я ходил в студию каждый день как на работу… Мы планировали записать вокал месяца за два-три, в итоге ушло 12 месяцев! Была задача, чтобы голос максимально трогал, и чтобы он стал связующим звеном, которое бы объединяло достаточно разноплановые песни.

Какие песни на диске для вас самые важные?
А.Г.: «Oblivion», коротенькая вещь под пианино… Самая сложная и в то же время самая простая.
Д.Х.: Мне нравится, как звучит весь альбом. По сравнению с первым он больше похож на то, что я всегда хотела играть. Более цельный.

Хорош эпик в конце — «Black Wings», где готик-метал сменяется такой колыбельной…
Д.Х.: Изначально я хотела сделать альбом дико концептуальным, как и положено всем прогрессивным ребятам. Он посвящен концу света. С этой песней все покидали Землю и улетали ввысь… Под колыбельную гасли последние свечи, исчезало всё, спускалась тишина, ночь, красота…

(Все остальные – дикий хохот.)
Д.Х.: Вот они всё время начинают смеяться. Ненавижу их! (Улыбается.) Видите, с кем приходится работать!

Остальные: С профессионалами!
Д.Х.: С профессионалами, которым чужды чувства… Вы еще увидите котлы и сковородки!

Какие еще идеи и образы есть в этом альбоме?
Д.Х.: Закройте глаза и уши, мальчики. (Смеются.) Если вкратце, альбом начинается с падения главной героини в пропасть. В это время свершается Страшный суд, и Всевышний отправляет полчища архангелов на Землю, чтобы собрать жатву. Архангел удерживает главную героиню от падения, но она не знает, что будет дальше… А дальше будет невероятные приключения наших героев в нашем мире и последующем. И всё заканчивается примирением, раскаянием и отпущением грехов. Но это не религиозный альбом ни в коем случае!

В.Н.: А грехи мне скостят за то, что я его записал? (Смеется.)
Д.Х.: Нет. Просто слушайте наш альбом, и ваша карма будет очищаться с каждым прослушиванием. Минус сто лет сковородки гарантированно.

СКРИП КАРМИЧЕСКИХ КОЛЁС

Как группа работает над музыкой? Ты всё сочиняешь сама или каждый приносит что-то свое?
Д.Х.: Сейчас у нас творческий процесс довольно сложный, гибридный, необычный. Что-то мы делали в режиме онлайн, что-то – на студии. Мы как-то привыкали, притирались друг к другу… Работа над аранжировками была уже более коллективной.

Тексты и пение на английском – это для тебя момент принципиальный?
Д.Х.: Ну, сейчас это так. Один из моих любимых вопросов. Нам его задавали на зарубежных гастролях. Только что отыграли в польском «Палладиум-холле», подходит интервьюер: «Почему вы не поете на русском?» Такой привет из России.

А как ты сочиняешь, в каких условиях?
Д.Х.: Творческий процесс – штука тонкая, штука сложная. Есть два варианта – либо ты садишься и работаешь. Это процесс создания чего-то конкретного из какой-то абстракции: из идеи, образа, чего-то прочитанного или услышанного… Второй вариант – когда оно приходит, и ничего не можешь с этим поделать, оно будет крутиться в голове, пока не придешь домой, не сядешь, запишешь и выпустишь это из головы.

Это музыка, вокальная мелодия, текст?
Д.Х.: Что угодно из трех. Тексты чаще всего я сажусь и делаю. Обычно всё начинается с вокальной линии и с аранжировки. Я сажусь – у меня есть линия, я примерно знаю, о чём это, чувствую, о чём это, и начинаю писать. С мелодиями обычно наоборот.

Откуда ты чувствуешь, о чём это?
Д.Х.: Третий глаз. Кармические колеса поворачиваются. Послание Всевышнего. Да так нельзя объяснять! Это просто ощущения того, что смысл и форма сцепляются, и всё встает на свои места. Это как собирать мозаику. Берешь какие-то кусочки, и они вдруг стыкуются вместе. И понимаешь – вот здесь это так. Вот оно. И делаешь.

Сейчас ты говоришь таким спокойным, тихим голосом… Насколько выход на сцену тебя меняет как человека?
Д.Х.: Естественно, человек на сцене и за ней – это немного разные люди. Не могу сказать, что есть какой-то переключатель, который меняет всё и полностью. Сцена – это и определенная свобода: ты уже там, ты можешь с нее говорить; и определенная обязанность: тебе нужно думать, что ты говоришь, ведь это слышат те, кто в зале. Поэтому сцена учит, с одной стороны, раскрепощаться, с другой – дисциплинироваться. Такой вот двойной переключатель.

Раньше ты выступала на сцене с кейтаром — переносным клавишным инструментом. А сейчас?
Д.Х.: Это очень грустная история… Какое-то время я всегда выступала с кейтаром. Потом мы это отринули по многим причинам – и техническим, и эстетическим, и организационным. Но это было здорово и этого очень не хватает. Оказавшись на сцене вдруг без привычного инструмента, чувствуешь себя как-то странно. Сейчас я привыкла, «расческа» у меня на студии, но надо бы ее снова расчехлить. Предпосылки к тому все есть.

Эстетические причины – это что?
Д.Х.: Самая базовая – с кейтаром трудно работать в платье. А еще – странный круг причин. Я слышала несколько мнений, что девушке лучше быть без лишних инструментов. И даже без моего любимого «Кэрола». (Речь идет о микрофонной стойке в форме железной маски, которую группа раньше использовала на концертах, — прим. авт.)

Сейчас ты вообще не используешь на сцене клавишные?
Д.Х.: Сейчас мы играем под плейбэк, довольно плотный минус с бэк-вокалом и клавишными. Мне нравится, как всё звучит «живьем» – мощнее, плотнее. Пообщавшись с Тарьей и увидев, какие у нее идут минуса в зал, я поняла, что нужно над этим работать очень тщательно. Чтобы всё звучало красиво… хотя это неправильное слово. Насыщенно, ярко, выразительно…

ТЯЖЕЛО В ПОДГОТОВКЕ, ЛЕГКО В ТУРНЕ

Только что у вас было эпическое турне с Тарьей Турунен. Как вы туда попали, за какие красивые глаза вас туда взяли?
Д.Х.: Нас взяли за очень красивые глаза. В марте мы сыграли с Тарьей разогрев в Москве, и нам очень всё понравилось. Мы поняли, что это наша аудитория, перед ними приятно играть, они готовы слушать. Начали переговоры с Тарьей. Думали «подписаться» всего на несколько концертов, но нам предложили: «Давайте-ка на весь тур». Сначала мы сказали: «Господи, нет!» А потом подумали и сказали: «Господи, ДА!»

Что было самое сложное в подготовке?
Д.Х.: У нас были чудовищные приключения с визами. Половине группы их давали впервые. Мы в их получали последний момент. На первую треть тура поехали с акустической программой, причем эту программу мы строили где-то за месяц…
А.Г.: Дня за два, в гостинице, доделали последнюю песню.

А в турне?
Д.Х.: Разъезды. Три недели катались на поездах, на автобусах, на самолетах, пешком. Тащили на себе кучу вещей. Потом приехал автобус, загруженный оставшимися участниками коллектива и еще большей кучей вещей. И мы колесили уже на своем транспорте. Это было комфортней, но в то же время куда утомительней из-за музыкальных пристрастий нашего водителя. Я очень толерантна, а Андрюшу до сих пор колбасит.

В.Н.: А я даже одну песенку себе записал. (Напевают вместе.) «Когда тормознул меня мусор, наверное, был я бухой…»
А.Г.: Вот видишь, проняло! (Хохочет.) На самом деле… подготовка к туру действительно была тяжелая. Много вопросов с гостиницей, с паспортами. Мы до самого последнего момента впопыхах решали множество проблем… А вот тур прошел просто на удивление легко. Мы никого не теряли, не оказывались на улице, ни с кем не дрались, нам не отказывали во въезде-выезде.

В.Н.: Да, трудности были. Но ощущения, что это трудно, не было.

Андрей, расскажи вкратце, как работает экономика таких гастролей.
А.Г.: Всё зависит от того, как заключишь контракт. Есть два варианта сыграть на разогреве. Первый: договориться с местными промоутерами. Так делают в Москве, так было, к примеру, в Польше, где кроме нас, играли еще четыре местные группы – по полчаса перед нами. Второй: обратиться непосредственно к менеджменту хедлайнера. Мы заключили контракт: играем саппорт-тур, ничего за это не получаем, весь проезд и проживание берем на себя, не можем пользоваться ни техникой, ни автобусом Тарьи. Это достаточно жесткие условия. Но мы могли пользоваться «кейтерингом», то есть едой – вещь банальная, но когда девять человек каждый день хотят есть, это неплохое подспорье. И мы имели право продавать свой мерч. Не всегда хедлайнер это разрешает. Нам выделялось место на столике для продаж, и дядька из команды Тарьи, опытный человек, откатавший много туров с Rammstein, учил нас уму-разуму. (Например, тому, что группа разогрева всегда должна выходить после выступления к столику.)

В том, что мы не получали за концерты денег, есть и преимущество – мы могли получить туристические визы.

И по итогам продаж атрибутики и дисков удалось выйти хотя бы в ноль?..
А.Г.: Нет, не удалось. Но продали действительно много. Правда, страны в турне были достаточно бедные: Болгария, Румыния, Сербия, Греция, Словакия. И Польша – более-менее. А в более благополучных – Эстонии, Финляндии – было меньше публики. Так что в целом продажи примерно одинаковые.

Отбить расходы, конечно, не удалось. Но в целом 12-13 тысяч человек за турне нас увидели. И минимум половине мы понравились. Поскольку наш диск выпущен в Европе, это – неплохой результат.

ПОЧТИ ХЕДЛАЙНЕРЫ

Как отнеслась к вам сама Тарья, ее команда?
А.Г.: Ощущение, что они поначалу относились к нам еще холодно, но к концу турне – по-свойски, по-дружески, с большим уважением. Тарья в последнем с нами разговоре сказала, что ей очень понравился разогрев. Видимо, потому, что стилистически мы не были ее конкурентами, нас никто не сравнивал с Nightwish, в то же время народ нас хорошо принимал.

Фэнам Тарьи вы понравились?
А.Г.: На удивление! И даже с акустической программой. Мы такого не ожидали. Надеялись, что свистеть не будут – но чтобы хлопали и просили еще, покупали диски, брали интервью, разрывали нас на части…
Д.Х.: В Кракове к нам подошел местный журналист: «Обычно у нас так не встречают. Обычно стоят, слушают…» Мы сразу вспомнили, как проходят разогревы в Москве, и порадовались. Значит, мы угадали с публикой, угадали с хедлайнером, с материалом.

Получается, такого негатива, который получает обычно разогрев у нас, не было вообще.
Д.Х.: Совсем не было. Самое худшее, что могло быть – народ раскачивался не после второй-третьей песни, а после пятой. Люди подходили после концертов с горящими глазами. Просили сфоткаться, брали автографы, cпрашивали, откуда мы.
А.Г.: Нас принимали за поляков, эстонцев, голландцев, англичан. За всех, кроме русских. Если мы об этом специально не говорили.
Д.Х.: В Белграде мы выступали в зале студенческого дома культуры. Вышли, сыграли первую песню – таких криков мы ни разу не слышали. Люди прыгали, орали… Мы сказали: «Привет из Москвы!» – люди начали орать еще громче. А когда мы играли Evanescence – петь уже было просто бессмысленно. Такой встречи я ни разу не помню – мне казалось, что это мы хедлайнеры.
А.Г.: А в Софии оказалось, что нас у выхода ждут фанаты! И они нас чуть не разорвали на части, пока мы не раздали всем автографы. Было очень смешно.

Какие впечатления от городов, стран?
Д.Х.: Мы проехали по 12 странам. Сначала Греция – еще втроем. Я всю дорогу в самолете думала о том, как хочу увидеть Парфенон. Едва приехав, мы отправились его смотреть. Следующий город – Салоники, мы приехали, огляделись… А где-то к середине тура чувство новизны, того, что нужно всё посмотреть, всё запомнить, сменилось печальным, бытовым ощущением – желанием поспать. Да, красивые места, но сил уже не было. Время – да, но это было время для перезагрузки, подготовки…

Не встречалось ли таких мест, которые видишь – и думаешь, что я здесь, пожалуй, остался бы жить?
А.Г.: Краков очень понравился. И Таллинн. Хочу туда очень вернуться.
Д.Х.: Белград. Очень красивый город.
А.Г.: Нас поразили в центре города два бетонных здания с тремя-четырьмя громадными воронками из-под ударов. Мы спросили: «Что это?» – «Западная демократия». Они оставили их с тех времен, когда НАТО их бомбило, в центре города эти два здания…

Русских там очень любят. И город сам по себе очень уютный. Какой-то свой. Из него уже, честно говоря, никуда не хотелось ехать.

РУССКИЕ НЕ СДАЮТСЯ!

Что еще случалось в турне эдакого… запоминающегося?
Д.Х.: Наш прекрасный итальянский лейбл My Kingdom Music прислал нам альбом в Грецию, прямо в отель, коробками! Это самое очаровательное, что я когда-либо видела. Мы приехали в город Салоники в семь утра, пришли с вокзала с 15 сумками, спрашиваем – можно заселиться? Нет, сказали, номер будет только в 10 часов, идите, гуляйте. Но вот зато ваши диски!

И как вы их потом ввозили в Россию? Пограничники ничего не спрашивали?
А.Г.: Нас много о чём спрашивали (смеется). Что везете, откуда, зачем, сколько это стоит, где декларация… На границе Финляндия-Россия мы уже расслабились, проехали финнов, а наши всё распотрошили, вплоть до женских сумочек. Собачка искала наркотики в автобусе. Ничего не нашли, конечно, и даже как-то загрустили. Россия-матушка всегда встречает позитивно. А вот Тарье запомнилась Белоруссия… На польско-белорусской границе им пришлось разворачиваться и ехать на другой пост — суммарно они простояли около 10-12 часов. А на обратном пути – еще четыре.
Д.Х.: На обратном пути мы, проезжая, увидели их автобус и менеджера Седрика, который куда-то весело бежал. Мы радостно помахали рукой и укатили, а потом спросили: «Ну что, сколько простояли?» – «Четыре часа. А вы?» — «Ten minutes».
А.Г.: Это им за Словакию!

А что случилось в Словакии?
Д.Х.: Со Словакией была отдельная страшная история. Надо было добраться из Белграда в Братиславу, проехать через четыре страны за 12 часов! У нас в шесть утра был поезд. Приезжаем на железнодорожный вокзал в Сербии, а нам говорят: «Ребята, бастуют железнодорожники, поэтому никуда вы сегодня не поедете». Мы всё прокляли, пошли искать другие способы доставки. Самолеты не летают – еще рано, кассы не открылись. На машине ехать за 500 километров – далеко. Нашли автобус, еле купили билеты, добрались на нём до Будапешта… прекраснейший город, а мы его проехали просто насквозь. Там прыгнули в какую-то электричку, отправились в Братиславу – к этому моменту по расписанию уже начался наш саундчек. Нам звонит сам Марсело [Кабули, менеджер Тарьи]: «Ребята, вы где, как у вас дела?» – «У нас всё хорошо, мы едем, мы будем!» Приезжаем на вокзал в Братиславе, таксисты не знают, где клуб находится, ищут, до концерта остается полчаса. «До клуба езды полчаса, — говорит водитель. «Пятнадцать минут!» – говорим ему. Он: «Хорошо!» Нас привозят, мы вбегаем за 15 минут за начала, быстро чекаемся… Мы никогда так быстро не строили звук! Стало понятно, что теоретически саундчек можно сделать мгновенно.
А.Г.: Техники, насколько я понял, поспорили между собой – успеем мы или не успеем.
Д.Х.: Когда мы вбежали, некоторые на нас взглянули с досадой, а некоторые – радостно.
А.Г.: Русские не сдаются!

P.S. К нашему огорчению, счастье оказалось непрочным. В 2015-м часть музыкантов, в том числе Андрей Гришин и Алексей Верченов, покинула Crimson Blue. Они образовали группу D-Sense, Доминика же продолжила выступать с новыми музыкантами, судя по отзывам, группа двинулась в электронном направлении.

Владимир ИМПАЛЕР
Фото автора и предоставленные группой.