Татьяна Речная: Флейты рождаются и не умирают
Это интервью было сделано в 2015 году на концерте Татьяны Речной в Троицке, где она выступала по нашему приглашению с этнической музыкальной программой. 17 апреля 2022 года Таня трагически погибла. Она была хорошим другом журнала «ИнРок», необычайно талантливым, тонким и разносторонним человеком. В свои «за тридцать» она успела столько, сколько иной не успевает и за три жизни. Судите сами – она реализовалась в симфонической музыке, играла на флейте в оркестрах, в спектаклях и мюзиклах («Театриум Терезы Дуровой»). В роке – это были не только Kostarev Group, но и много других проектов, от джаза до нойза, были у неё и свои песни и стихи. В последние годы Речка открыла огромный мир японской музыки и стала играть на флейтах сякухати и других этнических инструментах, и в этом достигла большого мастерства. Светлая память ей…
Татьяну Речную многие знают по многолетнему участию в составе Kostarev Group, московской прогрессив-роковой команды, участвующей во всех «ИнПрогах» и «Пустых холмах». Блистательная флейтистка, она украсила своим участием не один концерт коллективов – от авант-джазового Jazzator до бард-роковых «Оксо и Эспанцев» и блюзового проекта Дмитрия Казанцева, успевая еще и работать в составе Губернаторского духового оркестра Московской области. Но два года назад она резко разорвала все связи с классической музыкой и роком, чтобы заняться наконец делом своей мечты – японской этнической музыкой для флейты сякухати.
Дуэт Татьяны Речной и Дмитрия Калинина, исполнителя на сякухати и струнном японском инструменте сямисэн, выступает регулярно, в основном в чайных клубах. Правда, выбраться туда всё никак не получалось. Но если зритель не идёт к артисту, то артист идёт к зрителю: недавно они приехали с концертом к нам в Троицк, в Дом ученых. И мы наконец услышали, как далеко ушла Таня на своем пути. Кстати, два года назад Татьяна Речная уже была в Доме ученых – тогда она выступала одна с программой «Живой музей флейт», и сякухати тоже звучала среди многих других народных духовых инструментов.
«Это была не музыка, а форма медитации. Аплодировать необязательно», – заметила она, когда отзвучала первая композиция – долгое бесстрастное гудение, сопение и свист двух японских флейт сякухати. Публика поверила и дальше хлопала мало, провожая каждый номер осторожным молчанием и взглядами на соседа: как реагировать, как правильно воспринимать и слушать музыку столь необычную?
Строгая, даже суровая и совсем не сувенирная этника понемногу пробивала эту стену удивления… А после концерта мы немного поговорили о жизни в целом и флейтах в частности.
Представляя одну из песен, ты произнесла очень хорошую фразу про лодочку и философию…
Это даже не философия. Правильно сказать – мировоззрение эпохи Эдо (по названию города Эдо, ныне – Токио, – прим. Т.Р.) вдруг обрело легкость, ощущение непрочности мира, ощущение того, что вся жизнь, весь мир – это легкая лодочка, которую качает на волнах, и куда понесет в следующий момент, неизвестно. Может и вообще волной перевернуть. И это вопреки буддийскому учению, вопреки царившему до этого несколько сотен лет строгому взгляду на мир самурая. То есть постоянной напряженности, готовности взять в свои руки ответственность за себя. Внезапно это всё рухнуло, и люди поняли, что на самом деле мир совсем непрочен. И эта бренность, хрупкость мира вдруг стала приносить людям удовольствие вместо того, чтобы вгонять их в тоску. Третье сословие, то есть не аристократия, не военные, а горожане, вдруг стали получать удовольствие от ежедневных простых вещей и переживаний, понимая, что завтра может так и не настать. Что вся жизнь – это плывущая лодочка. Это называется по-японски уки-ё.
То, что ты так погрузилась в японскую музыку – тоже понимание, что это надо делать сегодня или никогда?
В какой-то момент я поняла, что если всё время буду это откладывать на завтра, в какой-то день может не настать. Куда откладывать! Если хочется этим заниматься, надо просто брать и заниматься сейчас, потому что время – оно тоже как река, как вода. Оно тоже уплывает, уплывает, и не успеешь потом догнать. И я поняла, что хочу заниматься вот этим. Пусть это непонятно, пусть это странно, пусть в этом никто ничего не понимает, да и я сама в том числе… Но мне это понятней, чем что-либо еще. Поэтому я решила так повернуть свой путь.
Когда ты два года назад приезжала, у тебя была программа «Живой музей флейт». Это был прообраз того, что мы слышим сегодня, или совсем другие темы?
Тогда была именно флейта во главе угла, причем флейта этническая, народная. Она осталась, и в музее всё это было. Музей был шагом в эту сторону. То, что любой европейский музыкант назовет несовершенством инструмента, и то, что я назову его уникальностью.
Уникальность народного инструмента. Уникальность дудочки. Уникальность флейточки, сделанной на коленке, вырезанные в ней дырочки… Уникальность в ее, на первый взгляд, слабых сторонах, какой-то ограниченности возможностей. Именно то, что меня привлекает. Потому что это живые инструменты. Ты берешь – у меня этих деревяшек дома, наверное, больше сотни – и двух одинаковых среди них нет. Потому что они рождаются, как люди, и, на самом деле, умирают тоже. И, опять же, как люди, они и не умирают на самом деле. Ни люди не умирают, ни флейты.
Это как противоположность навязанной правде. Навязанной стройности, этим полутонам каким-то, центам, долям. Это жизнь как она есть.
Ты сочиняешь песни для сякухати. Это новая музыка?
Я почти не сочиняю для сякухати, в основном мы играем традиционную музыку. Иногда, когда оно само сочиняется – да, это для сякухати. По сравнению с тем, что было в «Живом музее», это совсем другая музыка. Она гораздо проще, она естественнее, там меньше выдумки, попыток сделать это интересным кому-то, кроме меня. Это песни, которые звучат у меня в голове. Если мне интересно сочинить что-то в форме программного произведения – это будет программное произведение. Если мне интересно сочинить песенку из четырех нот – это будет песенка из четырех нот. И я не буду ее развивать до чего-то большего, пусть она останется песенкой. Я не настаиваю, чтобы под этими песнями стояло обязательно мое имя как автора. Мне это абсолютно неважно. Скорее меня привлекает больше атмосфера деревенского праздника, случайного наигрыша в сочинении музыки.
Скажи еще раз, как называлась вещь, которую ты играла сегодня?
«Путешествие Ондзоси на острова». Она написана по одноименному рассказу.
Ты прочитала рассказ, у тебя в голове появилась какая-то тема…
Теоретически можно сказать и так. Правильно сказать, что я прочитала этот рассказ первый раз в младшем школьном возрасте. И перечитывала его за свою жизнь очень много раз. Не помню, звучала ли эта тема в тот приезд в «Живом музее»… На самом деле появилась она уже очень давно, и всё никак не было возможности довести ее до логического финала. В первую очередь потому, что она сочинялась до этой вот маленькой дудочки (темпуку), и я долгое время физически не могла ее сыграть. На ней вообще сложно сыграть что-либо!
И это достаточно старая уже песня. Ее форма, ее мелодизм… скажем так, сейчас я бы, наверное, не стала сочинять подобное. Там всё-таки присутствует и сюжет, и выдумка. Конечно, это всё на базе спонтанных импровизаций, но это уже такая форма, которая сейчас, в данный период жизни, мне уже не очень интересна.
Я как раз и хотел спросить, в какой момент и как Япония проникла в твою жизнь?
С литературы, конечно, а не с музыки. И, действительно, с детства. Случайно так вышло, эта книжка среди многих на полке была, и почему-то я «залипла» именно на нее. Сборник рассказов «Оттоги-дзоси», что значит – для устного повествования. По-моему, там века от XIV до XVI. Потом дальше продолжилось увлечение литературой, и затем случайно меня как-то вытолкнуло на музыки.
Но сякухати пришла в мою жизнь случайно, не спрашивая. Совершенно чудесным образом. Моя первая флейта сякухати нашла меня сама… Могу рассказать, если интересен этот анекдотец.
Конечно, расскажи!
Это был 2007-й год, вторые «Пустые холмы», на которые я приехала – в составе группы Ethnica Music Project. Мы готовились к выступлению, и так получилось, что вокалистка и бессменный лидер этой группы, нервничая и греясь, перебрала очень сильно, и концерт получился совершенно аховый. Первые песни она держалась, потом пошла вразнос, потом просто вырубилась. В общем, раздрай, разброд и шатания после этого концерта. Не совсем было понятно, что делать и как жить дальше. И мы ждем машину, которая нас с этих «Холмов» вывезет домой. Дождь, ночь, я понимаю, что машины ближайшую пару часов еще не будет, и надо пойти погулять.
А получается так, что у меня день рождения обычно происходит перед «Холмами». И мне подарили денег родители, чтобы я купила сама себе какой-нибудь подарок. Я эти деньги взяла на «Пустые холмы», рассчитывая там на ярмарке прибарахлиться, например. Иду я, гуляю, у меня куча денег, и мне совершенно ничего не хочется – и это странно для меня! И там прекрасный такой мост… На всех «Холмах» есть мосты, это все мы знаем… И посреди моста, посреди дождя стоит человек в какой-то белой одежде, похожий на буддийского монаха, с бритым черепом, с сумкой бамбуковых дудок, и играет на дудке.
Подхожу: «Продаешь дудки?» – «Продаю. Выбирай». Я беру первую попавшуюся, дую в нее, откладываю, дую во все остальные, возвращаюсь к первой попавшейся. Отдаю ему небольшую запрошенную им сумму, и, уже уходя, спрашиваю: «А как называется-то эта дудка?» – «Сякухати». Помню, я себе даже записала.
А приехав в Москву, я несколько дней в нее подула, ничего не поняла… Мол, что это за дудка такая. Кто ее знает… А потом диск купила. Щелкнуло что-то в голове: сякухати, увидела диск с сякухати. Вот этот человек на мосту мне и вручил мою жизнь таким образом. (Смеется.)
С этого пошел интерес. Сначала я слушала. Потом пыталась что-то сама. Потом пошла учиться.
Расскажи, как сформировался твой дуэт!
Я пошла к Дмитрию, в общем-то, учиться. (Улыбается.)
То есть он продвинулся по этому пути дальше?
Неимоверно дальше. Он начинал еще в Московской консерватории, когда там это было поставлено на широкую ногу. Учился в Японии долгое время, несколько раз там был, и сейчас у него десятилетиями его стаж можно мерить. Это он выглядит просто хорошо! На самом деле он давно живет. (Смеется.) И я пришла к нему учиться. И так получилось, что, помимо того, что он учил меня сякухати, он в какой-то момент повлиял еще и на разрешение моего жизненного кризиса. Повлиял, наверное, сам того не желая. И, собственно, мы вместе занимаемся, вместе играем… Иногда к нам присоединяются другие разные и прекрасные люди.
Ты раньше в оркестре участвовала – это у тебя продолжается?
Нет. Я из оркестра уволилась уже довольно давно. До встречи с Дмитрием точно…
То есть «правильная» флейта в твоей жизни больше не присутствует?
Не такая уж она и правильная. Нет, я не играю сейчас уже совсем. Только если иногда кто-то попросит, я могу взять и сыграть что-то несложное. Потому что я не практикуюсь, последнее – московский блюзмен Миша Кистанов попросил меня поучаствовать в его записи, потом сделать с ним концерт. Мы это сделали, был такой экспириенс. В общем-то и всё.
Просто мне не очень интересно. Она – плохо управляемая.
То есть нет ощущения, что тебе этой музыки не хватает сейчас?
(Качает головой). Нет, абсолютно. Даже слушать желания не возникает.
Как сегодня народ принимал, по твоим ощущениям, было ли понимание?
Я восхищена мужеством этих людей. Мне достаточно быстро стало понятно, что они не ожидали услышать того, что услышали. Они сами не знали, чего ожидали – но этого не ждали точно! Человек, когда идет на концерт, даже привыкший на них ходить, в первую очередь ждет стройных полутонов, стройных интонаций и каких-то узнаваемых мелодий. Я так понимаю, этого никто не получил. Но, однако, люди выдержали до конца и, по-моему, даже никто не зевал.
Конечно, ощущалась немножко растерянность, но это была растерянность скорее уровня не «что это такое», а «как себя в этом вести». Скажем, хлопать – не хлопать, прилично ли закрыть глаза… Я надеюсь, кто-то всё-таки что-то услышал и придет, может быть, еще раз!
Нет ли мысли записать то, что ты играешь, сделать альбом?
Мысли, конечно, в воздухе витают, но у меня есть опасения, что атмосфера красной кнопки, атмосфера студии убьет всю непосредственность. Это же музыка не концертная изначально. Это музыка, бытовавшая среди пьяниц, женщин легких нравов, горожан на отдыхе, странствующих монахов, поэтов и прочего сброда. И помести ее на такую ситуацию… Я просто не очень представляю, как это будет в студии. Не знаю пока.
А ведь то, как мы сейчас ее на концерте слушаем – уже в некотором роде абстракция?
В принципе – да. По хорошему, вы должны были сидеть на полу, что-то есть, что-то пить, это было бы более правильно. Не как в ресторане, конечно, а скорее передавать чарку по кругу между песнями… И даже пить чай. А сидеть так, на стульях, конечно, немножко тяжело. Но, в конце концов, у человека есть такая штука, как фантазия. И этим он награжден за все другие плохие вещи, которые у него тоже есть. (Смеется.)
Владимир МИЛОВИДОВ
Фото: Владимир Миловидов, Катерина Межекова, Нина Воронова, Александр Мошков, Наталья Зельманович.
Весь репортаж с концерта в Троицком Доме учёных 14.11.2015 – https://vk.com/album2483887_223501987
