Бенуа Давид (Yes, Mystery): Звезда Бенуа
Еще когда дописывалась последняя строчка к гигантской обложечной статье из 49-го номера, было абсолютно ясно – так просто мы от темы Yes не отделаемся. И правда – не успели мы и дух перевести, как подоспело предложение сделать интервью с группой.
Сделать – так сделать, тем более что после упомянутого мегаэпоса я мог бы, кажется, поговорить с любым участником Yes хоть во сне и абсолютно на любые темы. Но то – во сне, а наяву беседа назначалась аж трижды, как в сказке, и мы переписывали уже готовый список вопросов, предназначенных сперва Алану Уайту, потом — Джеффу Даунсу… Третий раз оказался счастливым. Не измученный еще вниманием журналистов новый голос группы, уроженец Квебека Бенуа Давид рассказал нам о своем отношении к существованию Yes без Джона Андерсона, о том, какая команда была у него любимой до Yes, а также о том, как ему пришлось искать сменщика… самому себе.
В преддверии московского концерта многие терзаются сомнениями, идти или не идти на него. При этом дело не в музыке — ясно, что и группа прекрасная, и новый альбом очень хороший. Но людей останавливают чисто этические соображения. Мол, не пойду после того, как они так поступили с Джоном Андерсоном!
(Удивленно.) Что, именно так люди и всё воспринимают? Как несправедливость по отношению к Джону Андерсону?
Ну, не все, но многие.
О’кей. Это интересно. (Хмыкает.)
И что вы лично думаете, чувствуете в этой ситуации? Что можете сказать в защиту новой версии Yes?
Я думаю, что новая версия Yes призвана дать группе новую жизнь. Как известно, я не был участником группы все 40 лет ее истории, и не мне принадлежит последнее слово в принятии решений. Тут уже сложились на этот счет определенные традиции. Не то чтобы я не согласен! (Смеется.) Но принципиальные решения исходят не от меня. И это нормально – те, кто был в команде давно, знают, что для нее лучше.
А мое личное понимание ситуации таково, что иное продолжение было бы просто невозможно. На момент, когда меня позвали, группа больше четырех лет не могла отправиться в турне. Главным образом из-за сольной карьеры Джона, массы его других проектов. А когда наконец турне было назначено, Джон заболел. Это очень досадно, потому что я сам мечтал бы увидеть легендарный состав, с Джоном, Риком Уэйкманом… Но на тот момент Yes прождали много времени, и никто не мог предсказать, сколько еще придется бездействовать. Поэтому они решили оставить прежние планы и двигаться дальше.
По моим ощущениям, новый состав принимают прекрасно. Люди подходили ко мне и говорили: «Спасибо тебе. Мы даже не знаем, сколько нам пришлось ждать еще этого концерта, если бы не ты». И сейчас, после трех лет, проведенных вместе, после двухсот концертов и одного альбома, у нас сложился прекрасный, очень сыгранный коллектив, мы отлично понимаем друг друга, всё идет как надо, поэтому было решено продолжать так и дальше. К счастью для меня! (Улыбается.)
Насчет обид… не знаю. Я слышал, что Джон Андерсон очень тепло отзывался обо мне, говорил, что я хорошо делаю свою работу. Джон — добрый человек, и я был счастлив узнать, что он так обо мне думает. Может быть, в глазах людей то, что случилось, кажется злым и дурным поступком. Но я пришел в группу только потому, что Джон уже не мог делать свою работу. Он был не в состоянии выступать так регулярно, как того хотела группа. Вот главная причина, почему я здесь.
Насколько я помню, в самом начале турне команда еще не носила имя Yes. Какое-то время вы выступали под вывеской «In The Present».
Да, так и было.
В какой момент вы поняли, что группа уже достойна носить легендарное имя?
По правде говоря, я не участвовал в принятии этого решения. И как всё это происходило, мне трудно сказать. Могу догадываться, что в основе этого лежали некие юридические вопросы, которые надо было разрешить.
Как-то раз Джон Андерсон говорил, что отношения в группе под конец совсем разладились, и участники группы даже путешествовали в разных туровых автобусах. А как с этим обстоят дела сейчас?
Конечно, сейчас всё иначе. Хотя, что касается автобусов, не знаю, секрет это или нет — Стив всегда любит уединение. Он один ест, один спит, один путешествует. Такой уж он человек. Все остальные держатся вместе. У нас общий туровой автобус; мы делим гримерку, вместе сочиняем, работаем. А отношения друг с другом у всех хорошие, включая и Стива. Словом, мы настоящая группа.
Как вы воспринимали приход Джеффа Даунса на смену Оливеру Уэйкману? И как это изменило команду, стало в ней больше дружеских чувств или меньше?
Не больше и не меньше. (Смеется.) Оливер чудесный человек с прекрасным чувством юмора. Говорят, он весь в отца, хотя я лично не знаком с Риком. Так что никогда с ним никаких проблем не было. И музыкант он изумительный.
А Джефф? Как его появление изменило группу?
Джефф и Оливер – две абсолютные противоположности. Разный характер, разные приемы игры. Просто ничего общего! Даунс принес множество изменений, прежде всего в том, как группа воспринимается «живьем». Я не считаю, что он сделал группу лучше или хуже, но она точно стала другой.
Джефф помог нам вернуться к периоду «Drama». Нам нужно было это чувство, этот стиль.
Мое ощущение таково, что Оливер, как и его отец, делает упор на виртуозное исполнение и эффектные партии клавишных. Джефф больше человек 80-х, который работает с саундом, «текстурой» музыки.
Конечно. Всё, что Оливер играл в Yes, было записано другими клавишниками до него. Он не задержался надолго и не успел по-настоящему проявить себя в группе. Задача Оливера была сыграть песни так, как они задумывались, воссоздать темп, звук, исполнение оригинала. И никто не говорил ему ни слова дурного, потому что всё получалось идеально.
А Джефф – человек из другого мира, он играл в других проектах, других группах, в других стилях. И ему интересно менять кое-какие вещи, звуки, приемы игры, так, чтобы это звучало в его манере. Это просто другой взгляд на те же самые композиции. Некоторые соло, которые играл Оливер, в исполнении Джеффа звучат совершенно иначе. А другие – точно так же.
А в вашем пении чего больше – стремления повторить или сделать по-своему?
Когда я пою песни из репертуара Джона Андерсона, я стараюсь звучать как он. Тем самым я отдаю дань уважения и Джону, и всем фэнам, которые привыкли слышать песни в их альбомном виде.
А на новом материале мой голос звучит иначе. Совершенно не так, как классика Yes, к которой я привык. Во время записи альбома я спрашивал Тревора Хорна: «Не думаешь ли ты, что мы должны здесь попробовать звучание в духе старых Yes?» И он отвечал: «Ни в коем случае. Ты должен их петь так, как ты хотел бы их спеть сейчас«. Поэтому новый альбом представляет группу образца 2011 года. Конечно, за долгие годы музыканты Yes претерпели большую эволюцию. Настоящий артист, как я это понимаю, не будет играть одни и те же вещи год за годом. Определенные песни остаются в репертуаре, потому что они популярны и их невозможно обойти. Это как репродукция старой картины. Но новый материал будет отражать его нынешнее состояние.
Но ведь материал-то не настолько новый! Ядром альбома стали черновые записи, не вошедшие в альбом «Drama», не так ли?
Музыка новая в том смысле, что Yes ее еще никогда не записывали. И пусть одна из песен была сочинена 30 лет назад, спродюсирована-то она была в 2011-м, и звучит как произведение сегодняшнего времени.
Одни называют диск «новым шагом после «Drama»», другие – детищем современных Yes. Как вы считаете?
Я скорее склонен думать, что это современный альбом. Есть параллели с периодом «Drama»; фактически это тот же состав, только другой голос. Тревор Хорн очень заметно участвовал в записи. Поэтому я не удивлен, что люди говорят о «продолжении Драмы», и очень доволен этим. Но в целом этот материал, включая и сюиту «We Can Fly» в ее законченном альбомном виде, не мог бы появиться в 80-х. Это музыка нынешнего дня, и она не кажется частью прошлого.
Насколько вокальные мелодии были готовы до вас и каков ваш вклад в их сочинение?
Была готова большая часть вокальных мелодий, и отчасти – тексты. Кое-какие строчки дорабатывалось уже на ходу, где-то я помогал их доделывать, где-то это не требовалось. Часть альбома создавалась коллективно. К примеру, «Into The Storm» была сделана абсолютно «с чистого лица», мы просто собрались в студии и играли вместе. Крис придумал басовый рифф, мне он понравился, и мы на его основе стали сочинять дальше. Эта песня – пример командной работы.
Но даже если все тексты и мелодии песен были уже готовы, я всё равно проявлял в них свой собственный стиль, давал им свою интерпретацию.
«Into The Storm» оставляет ощущение незаконченности, своего рода «открытой концовки». Ожидаешь после нее услышать что-то еще. Значит ли это, что в планах Yes – продолжение?
Да, конечно! Когда я слушаю альбом, понимаю, что эта глава в истории группы не завершена. В этом составе нам есть еще что сказать, есть что записать, так что, как говорится, «продолжение следует».
Остались ли после записи какие-то неиспользованные фрагменты?
Да, мы выпустили на альбоме далеко не всё, что сочинили. Не знаю, что из этого появится в будущем, а что – нет, потому мы только-только закончили с этим диском и теперь все мысли наши – о предстоящем турне. Что будет дальше – время покажет. Но, судя по моим нынешним ощущениям, очень скоро после окончания турне мы все заговорим о студии и о новой записи.
Я очень надеюсь, что мы снова будем работать с Тревором Хорном. Он приносит в команду очень нужную нам энергию, по-хорошему всех нас объединяет. Тревор для нас жизненно важен.
Очень надеюсь на продолжение. У вас получилась очень интересная группа, и вам есть еще что доказать и показать, и «живьем», и в студии. А теперь хотелось бы расспросить вас про вашу карьеру. Как вы открыли для себя рок-музыку?
Всё началось, когда мне было лет 14. Тогда я обнаружил, что у меня есть вокальные данные. Так я начал участвовать в рок-группах, поначалу мы играли кавер-версии по клубам. Так было много лет, пока я не понял, что хочу заняться карьерой певца более серьезно. Но пение, в той или иной форме, всегда присутствовало в моей жизни. Еще совсем маленьким я участвовал в хоре. А уже в юности один друг обратил мое внимание на то, что в верхнем диапазоне мой голос похож на Джона Андерсона из Yes, и что я вполне бы мог исполнять его репертуар. Так в 1994-м я стал участником Close To The Edge, трибьют-группы Yes. Съемки нашего выступления попали в руки Криса Сквайра, а остальное всем известно. (Улыбается.)
Был ли какой-то момент озарения, осознания, что ваш голос похож на Джона Андерсона?
Я устроился в трибьют-команду, когда мне было 24. Но еще за три года до этого басист моей тогдашней группы не уставал мне твердить: «Ты поешь как вокалист Yes, ты обязан петь их музыку! У тебя получится!» Он был большим их поклонником, и фэном Криса Сквайра как басиста. Он был знаком с ребятами, которые собирали трибьют-проект, и убедил их обратиться ко мне.
Обычно считается, что музыкант должен найти свое собственное «я», добиться неповторимости. А вы? Не сомневались ли перед тем, как пойти по пути имитации кого-то еще? Не хотелось ли искать дальше свой собственный голос?
Я и нашел свой собственный голос. Никогда не стремился стать чьим-то двойником. Думаю, ребята в Yes именно это во мне и оценили. «Этот парень сумеет, если надо, петь как Джон, но при этом у него есть и свое «я», он может петь иначе». Конечно, музыка «классических» Yes требует исполнения совершенно определенным образом. Но, послушав «Fly From Here», можно понять – я не чей-то двойник. Я пою своим собственным голосом. Никакого источника для подражания относительно нового материала у меня не было, поэтому я спел его так, как чувствовал сам.
Словом, я умею и то, и другое. Могу спеть «йесовскую» музыку так, как она звучала изначально; и я счастлив тому, что в состоянии помочь группе ее воссоздать. Но с новым материалом такой задачи нет, и я могу петь его иначе.
Есть ли чувство какого-то внутреннего «переключения между режимами», когда вы переходите от старого к новому материалу?
Да нет, всё происходит само собой. Песни как таковые предполагают исполнительский подход к ним. Это заложено в стиле музыки, в ее развитии, во всем ее внутреннем устройстве. Чувства, заложенные в песнях, подсказывают ощущения, которые я передаю в вокальной партии. Такие вещи не просчитываются сознательно. Я не могу сказать себе: «Здесь надо добавить такой-то эмоции, а здесь нужна такая-то манера пения». Надо довериться внутреннему инструменту, который решает, что где нужно. Обычно это ведет к хорошим результатам. (Улыбается.)
Я читал, что вы даже не были особо горячим поклонником Yes до того, как присоединились к кавер-группе. Это правда?
(Тихо.) Да. Чистая правда. Будучи подростком, я считал музыку Yes чересчур сложной, не понимал многое из того, что в ней происходит. Это было слишком уж необычно, особенно для того времени и для моего возраста. Затем я вырос, понабрался опыта, поиграл в разных стилях, в разных командах, и смог оценить группу по достоинству. Особенно благодаря моим друзьям – фэнам Yes.
Когда меня завербовали играть в кавер-группу, то дали для начала послушать альбом Yes «Close To The Edge»: «Вот, слушай и запоминай, что мы будем играть». Я вслушался и обалдел: «Столько всего прекрасного, и это мне предстоит петь? Какое счастье!» А когда мы заиграли «живьем», то мозаика для меня окончательно сложилась. Я наконец понял, в чём суть этой музыки. Кажется, надо самому играть, самому быть музыкантом, разучить эти вещи, чтобы понять их до конца. И сделав всё это, я сам вырос как певец и музыкант. Но для всего нужно время.
А что еще вы играли в кавер-группах до этого?
В основном рок-музыку разных стилей. То, что популярно, и уж, конечно, попроще Yes. Может, мне не стоит говорить это слово – более коммерческую музыку. Ну… всё, что мы слышим по радио.
Вспомните какие-нибудь песни из вашего тогдашнего репертуара. Что вам особенно удавалось?
(Улыбается.) Помню, очень хорошо получались хиты Loverboy – это такая канадская команда. Ее певца зовут Марк Рино. Еще в те времена я очень любил Styx, часто пел их вещи. Да много чего было… Но Styx, Loverboy – в числе самых любимых.
Точно! Я только сейчас подумал об этом сравнении. Вы вполне могли бы петь и в Styx вместо Yes, у вас очень подходящий для этого тембр.
Да, Styx для меня очень многое значат… Будучи подростком, я слушал их ночами напролет, подпевал, разучивал их песни. Группа оказала на меня огромное влияние, может, одно из самых больших.
Помимо Yes, люди могут вас знать еще по участию в прог-роковой команде Mystery. Как вы в ней оказались?
Mystery – из моего родного города, Монреаля. Я стал там петь задолго до Yes. Думаю, перед тем, как пригласить меня, Крис Сквайр и компания слушали и мои записи с Mystery. И это стало еще одним доводом в мою пользу – они убедились, что я могу петь не только в стиле Андерсона, что у меня есть своя индивидуальность.
Сейчас с группой всё в порядке, мы записываем новый альбом. Работа идет полным ходом, хочется успеть до того, пока я уеду в турне с Yes этой осенью. Так что в конце зимы или в начале весны вы услышите новый диск Mystery.
Мне очень нравится эта музыка, эти люди. Собираюсь, пока только могу, и дальше петь с группой.
Музыканты Yes не возражали против вашего участия в Mystery?
Нет, да и я не очень-то возражаю против того, что Стив Хоу и Джефф Даунс играют в «Азии», Крис Сквайер записывается со Стивом Хаккетом, а у Алана Уайта много разных проектов здесь и там. (Улыбается.) Для музыканта важно разнообразие, также важно быть постоянно чем-то занятым, чтобы инструмент оставался хорошо смазанным. (Смеется.) После того, как я несколько месяца поработал с Yes, я очень рад вернуться домой и продолжать заниматься музыкой, только чуточку другой. А если делать в пении частые и долгие паузы, то ничего хорошего не выйдет. Сайд-проекты помогают нам жить.
В нашем журнале мы не раз рецензировали диски лейбла Unicorn Records, который издает Mystery, и могли убедиться, что в Монреале очень сильная прогрессив-роковая сцена.
Конечно! Я только думаю, что называть ее прогрессивом — не очень хорошая идея, многих это отталкивает. Термин «прогрессив-рок» сейчас, как джаз и блюз, немного сдерживает людей в их желании ознакомиться с музыкой. Все думают: «Прогрессив – нет, это не для меня, это слишком сложно». И очень часто ошибаются.
Поэтому всё, что мы должны делать – это разбить преграды и пробиться к более широкой аудитории. К тем, кто привык слушать музыку в широком спектре стилей и самим решать для себя, что нравится, а что нет. Думаю, стоит попытаться. Информация сейчас распространяется как никогда прежде широко. Радиостанции больше не нужны. Журналисты не нужны – при всем уважении. Не нужен никто, кто говорил бы нам, что надо слушать, а что – нет. Все имеют право слушать всё, что угодно, и выбирать сами.
А что мы можем сделать? Просто выпустить нашу музыку, дать людям возможность ее послушать. Подчас происходят удивительные вещи. Люди, про которых никогда не подумаешь, что они в состоянии полюбить такую музыку, говорят: «Это прекрасно. Не похоже на то, что я обычно слушаю, но я в восторге!»
Важно, чтобы музыка распространялась как можно шире, чтобы люди слушали широкий спектр стилей.
С этим не поспоришь. Но, надо сказать, Mystery не из числа тех, кто «раздвигают границы». Ваша музыка сделана в рамках достаточно узкой и традиционной нео-проговой формулы.
Да, это так. Но есть другой пример: я знаю людей, которые послушали Mystery ради меня. Знакомые, родственники, друзья и так далее. Они не знают ничего про прогрессив, его стандарты и штампы, но Mystery им нравится! И то же самое касается и Yes с «Fly From Here».
Не всегда стоит говорить про музыку в терминах стилей – «прогрессив», «джаз», «хэви» и так далее. Я знаю, что мы ее должны как-то обозначить, это правда. Но иногда эти обозначения совершенно ничего не способны о ней сказать – надо просто взять и послушать, и понять, близко тебе это или нет.
Согласен. Люди ищут определенной душевной, эмоциональной связи с музыкой, а в каком стиле она будет воплощена, не так и важно.
Абсолютно. Это как любовь. (Смеется.) Можно влюбиться в человека, про которого ни за что так не подумаешь, но это будет самая настоящая, истинная любовь.
Кстати, про любовь. Пели ли вы когда-нибудь по-французски, на вашем родном языке?
(Удивленно.) Да. (Смеется.)
Почему же тогда Mystery и многие другие команды из Монреаля поют по-английски?
Интересный вопрос. Думаю, группы, которые вы знаете, поют на международном языке; именно поэтому вы про них и знаете. А так получилось, что международный язык – английский. На нём говорит куда больше людей, чем на китайском, немецком, испанском, на… (Задумывается.) …На том языке, на котором говорят в вашей части света. Но мы все должны выбрать один общий язык, на котором будем говорить и слушать друг друга. Как сейчас, когда мы говорим по-английски, хотя для нас обоих он не родной. (Смеется.)
Так что это вопрос выбора аудитории. Допустим, в мире есть 200 миллионов человек, которые могут оценить французский, его тонкость и своеобразие. И есть миллиард и больше людей, которые поймут английский. Те, кто поют по-английски, обращаются к куда большей аудитории.
И еще есть определенное преимущество у самого языка. Его как-то легче использовать в песнях, английские слова лучше сочетаются с мелодией. Этот язык «дружит» с музыкой, на нем легко найти рифму, придумать фразу, которая хорошо звучит. Я знаю много французов, которые сочиняют по-английски – просто это легче.
Английский – язык рок-н-ролла, это так.
Хорошо, что ты заметил. Действительно, всё, что я сказал, относится к рок-музыке. Для других жанров всё может быть по-другому.
В России, вернее, в бывшем Советском Союзе раньше была очень популярна французская песенная культура. Мирей Матье, Эдит Пиаф и так далее.
Да, конечно, я их слышал. Но, наверное, у них совсем другие слушатели…
Кстати, у вас отличное английское произношение, никакого акцента в песнях не слышно.
(Улыбается.) Спасибо! У нас, во французской Канаде, очень многие говорят и по-английски тоже. Как известно, французы основали эту часть страны, но потом англичане возобладали, и поэтому их язык распространился и у нас. А к югу от нас есть одна страна, может, слышал о такой — Соединенные Штаты Америки? Там тоже много по-английски говорят. (Смеется.) Поэтому для уроженцев Квебека важно выучить английский – если, конечно, ты хочешь выбираться за пределы родного края.
Я работал в англоязычной среде многие годы, поэтому успел выучить язык как следует. Выучил всю профессиональную терминологию и мог общаться легко.
Кстати, о профессии – читал, что вы ремонтировали лодки?
(Смеется.) Правда! Именно этим я и занимался, когда Крис мне позвонил. Чуть не упал в воду от удивления. Но мое дело — не технический ремонт, а восстановление больше в дизайнерском смысле. Я чиню элементы сидений, приборные доски, разного рода украшения, которые слишком дороги, чтобы заказывать новые на замену. И я стараюсь найти похожие виды пластика, подобрать подходящую кожу, найти краску нужного оттенка, замаскировать пятна, следы от сигарет и так далее. Вот моя профессия, такой небольшой личный бизнес.
Но пришлось всё это бросить, когда вы ушли в Yes?
Да, но я нашел себе сменщика. Поэтому все обязательства перед заказчиками были выполнены, и мой бизнес продолжает существовать. Мне повезло, что нашелся подходящий специалист.
Это верно. А группе Yes повезло, что они нашли вас.
Спасибо на добром слове. До встречи на концерте!
P.S. Как мы уже знаем, желанной встречи не состоялось – за несколько дней до концерта бедняга Бенуа слег, по неясным данным, с сильной простудой, и турне Yes было отменено. Можно долго иронизировать над гримасами судьбы и законами кармы, мы этого делать всё-таки не будем. Просто пожелаем хорошему человеку и прекрасному вокалисту поскорее выздороветь и, главное, не потерять своего места в музыке вообще и в группе Yes в частности.
P.P.S. И всё-таки его уволили… Жаль, не то слово.
Владимир ИМПАЛЕР
Благодарим Полину Колесникову («Мельница») за организацию интервью.
